Воля под наркозом - Михаил Серегин

Я зевнул, осторожно пошевелил ступнями ног. Тарасов положил трубку, вытер рукавом халата лоб, посмотрел на часы. Потом вынул пачку «Винстона», дрожащими руками вытянул одну сигарету. Руки его так тряслись, что сигарету он сломал, не донеся до рта. Мою сонливость как рукой сняло. Что это он так разнервничался? А может, не нервничает, а просто попивает втихаря?

Эдуард Григорьевич судорожно вздохнул, отбросил сломанную сигарету в сторону и снова поднял трубку.

– Это я, – сдавленно прохрипел он. – Пациент выразил готовность проконсультироваться. Будет ждать на Никитской, около своего дома, там еще магазин детской одежды внизу. Серый костюм в узкую полоску, белая рубашка. Кто? Я?! – Тарасов схватился за горло, лицо его приобрело окраску переспевшего помидора.

Как бы удар мужика не хватил, забеспокоился я и почесал шею. Вешалка, на которой висел щекотавший меня халат, звякнула. Ни я, ни тем более Тарасов не обратили на этот звук внимания.

– Зачем? Всегда же… Понятно, но… Нет, вот с этим не получилось. Да крутился там один… Нет, не наш, из терапии, кажется. Но я обязательно… – Видимо, очередная фраза неизвестного мне собеседника пролилась живительным бальзамом на лысую разгоряченную макушку Тарасова, он даже сделал несмелую попытку улыбнуться. – Хорошо. Пораньше, понял. Но…

Тарасов вздрогнул, отстранил трубку от уха и осторожно, словно это была бомба или гремучая змея, положил ее на телефонный аппарат.

Некоторое время он продолжал сидеть, тупо уставившись в одну точку. Я от всей души ему сопереживал из шкафа. Видно же, что у человека серьезные неприятности.

Неприятности психиатр переживал очень своеобразно: тер лысину, шею, промокал рукавом лоб, распотрошил еще парочку сигарет. Эти мероприятия, надо полагать, возымели хорошее действие. Пробормотав напоследок растерянное: «Но, зачем?..» Тарасов сунул основательно опустошенную пачку «Винстона» в карман и, пошатываясь, побрел из кабинета.

Я решил досчитать до тридцати – именно за такое время, по моему мнению, Тарасов должен был добраться до конца коридора, – а затем последовать за ним. Сейчас ему просто необходимо чье-нибудь дружеское участие. А между делом вдруг что-нибудь и поведает. Человека в его состоянии обычно так и тянет переложить часть своих бед на плечи другого, по себе знаю.

На цифре «девятнадцать» где-то за пределами кабинета послышалось отчетливое шуршание. «Двадцать», – упрямо сказал я в надежде, что это мыши. К сожалению, в клинике мыши не водились. Кроме того, они не роняют тяжелые предметы. С тоской в голосе я прошептал «двадцать один» и притянул поплотнее уже наполовину открытую дверцу шкафа.

Скрипнула дверь, но не входная, а та, что вела в смежную комнатку. Раздались приглушенные покрытием осторожные шаги, и около стола Тарасова нарисовался Колобок.

Я даже удивился не очень. Последнее время как-то привык видеть этих двоих одновременно. Если показывался один, значит, через некоторое время обязательно объявлялся и другой. Единственное, что меня удивило несказанно, так это способность Колобка прятаться. Я же заглядывал в комнатку, спрятаться там было совершенно негде. Разве что в холодильник. А что, Колобок маленький, вполне мог бы уместиться.

Тезка изучал стопку документов, небрежно сдвинутых Тарасовым на край стола. Что-то он, видать, обнаружил, потому что издал радостный возглас, тут же шикнул сам на себя, похлопал по нагрудному карману и вынул ручку. Листок бумаги Колобок вырвал из середины перекидного календаря.

Я постарался разглядеть, как выглядит документ в руке Колобка, чтобы потом тоже постараться его найти. Но сделать это было не так-то просто – Крутиков все время двигался, то и дело загораживая обзор. По следующему возгласу стало понятно, отчего Колобок нервничал – ручка наотрез отказалась писать. Он сунул ее обратно в карман, критически осмотрел стол в поисках чего-нибудь пишущего. Потом хмыкнул и отправил документ в карман вслед за ручкой. В следующее мгновение он уже был за дверью кабинета. Я и ойкнуть не успел.

Я устроился поудобнее – от долгого сидения на жесткой полочке болели уже все мослы – и принялся считать: «Один, два, пятнадцать, шестнадцать…» На этом счет пришлось оборвать снова. В кабинет вернулся Тарасов. К счастью, на этот раз задерживаться он не собирался. Он подхватил со стола документы, зажал их под мышкой, внимательно огляделся, не забыл ли чего.

В этот раз никакого счета, решил я. Как только за Тарасовым закроется дверь, ноги моей в шкафу не будет. Кстати, о ногах. Затекли они к этому моменту основательно. Так что, пока буду их разминать, как раз пройдет какое-то время.

Тарасов развернулся, и тут его взгляд остановился на приоткрытой дверце. Я замер. Да, положение глупее этого придумать можно, но сложно. «Здравствуйте, Владимир Сергеевич. Как поживаете?» – «Спасибо, Эдуард Григорьевич, в основном хорошо. А вы как?» – «Тоже неплохо. В основном. А что это вы там делаете?»

Придумать достойный ответ я не успел, потому что психиатр направился прямиком к шкафу. Я только глаза закрыл, чтобы не сверкали в темноте. Остального, авось, не заметит.

Увидел ли Тарасов в недрах шкафа подозрительное шевеление или он просто терпеть не мог неплотно прикрытые дверцы – так и осталось для меня тайной. Ко мне, во всяком случае, он не обратился, а подошел и аккуратно закрыл дверцу. А чтобы впредь не открывалась без надобности, повернул в замке ключ.

Я приуныл. Сидеть мне в этом проклятущем шкафу до пенсии. Хотя какая пенсия! Уволят, как пить дать уволят. За халатное отношение к обязанностям и длительное отсутствие на рабочем месте без уважительных причин. Может, про шкаф рассказать? Но будет ли он считаться достаточно уважительной причиной? Да и вопросы сразу начнутся. Зачем залез? Почему сразу не вылез? Нет, так дело не пойдет. Я осторожно навалился на дверцы плечом. Мебельные замки, конечно, устанавливаются так, для проформы, но очень не хотелось, чтобы еще и дверца треснула. Ее-то уж точно сразу заметят.

Мне стало интересно, может ли это действие рассматриваться как проникновение со взломом? Развить эту мысль я не успел, потому что замок оказался более хлипким, чем можно было ожидать. В следующее мгновение я уже лежал около шкафа, больно стукнувшись об пол головой. Затекшие ноги все еще покоились на полочке, сантиметров на тридцать выше остальных частей тела.

Чехов вышел из дома пораньше. Прежде чем явиться на назначенное свидание, следовало перво-наперво скинуть с «хвоста» «топтунов». Сделать это не сложно. Когда знаешь, сколько именно человек к тебе приставлено, чтобы никого не проворонить. Чехову точное количество соглядатаев было неизвестно, поэтому действовать он решил наверняка.

Коля Кругленький так и не объявился. Ни вчера, ни сегодня. Поэтому практичный Чехов решил отловить двух зайцев сразу – наведаться к Кругленькому и уйти от «следопытов», как их обозвал по незнанию Ладыгин. Полковник от души надеялся, что среди этих «топтунов» ни одного толкового следопыта все-таки не окажется.