Весь этот мир - Никола Юн

Я бегу в ванную, и меня рвет в раковину. Карла входит за мной. Я брызгаю водой себе в лицо. Она кладет руку мне на спину, и я прогибаюсь под ее тяжестью. Я бесплотна. Я снова становлюсь призраком Олли. Я упираюсь ладонями в раковину. Не могу заставить себя посмотреть в зеркало, потому что не узна́ю девочку, которую увижу в отражении.

– Нужно все выяснить, – рычу я не своим голосом.

– Дай мне день, – говорит Карла, пытаясь притянуть меня к себе и обнять, но я ей не позволяю.

Я не хочу утешений и защиты. Я просто хочу знать правду.

ВСЕ, ЧТО МНЕ НУЖНО СДЕЛАТЬ, – ЭТО УСНУТЬ. Успокоить разум, расслабить тело и уснуть. Но, как бы я этого ни желала, сон не идет. Мой мозг – чужая комната, повсюду открываются потайные двери. Голос Карлы звучит у меня в голове. «Может, она так и не оправилась после того, что случилось». Что это вообще значит? Я смотрю на часы. 1:00. Семь часов до того, как снова явится Карла. Мы сделаем кое-какие анализы крови и отправим их специалисту по ТКИН, которого я нашла. Семь часов. Я закрываю глаза. Открываю их снова. 1:01. Я не могу ждать, пока ответы придут ко мне. Я должна сама их найти.

Мне приходится сделать над собой огромное усилие, чтобы не побежать, когда я направляюсь в кабинет матери. Я уверена, что она спит, но не хочу рисковать, чтобы не разбудить ее. Я берусь за ручку двери и в продолжение одного кошмарного мгновения думаю, что дверь окажется заперта и я буду вынуждена ждать, а я не могу ждать. Но ручка поворачивается, и комната меня впускает, как будто ждала меня, ждала, что я приду.

Мамин кабинет абсолютно обычный, не слишком опрятный, не слишком захламленный. Нет никаких явных признаков нездорового рассудка. Безумные, спутанные, хаотичные надписи не покрывают каждый сантиметр стен.

Я подхожу к большому столу в центре комнаты. В нем есть встроенный шкафчик для хранения документов, с которого я и начинаю свои поиски. В руках дрожь – это не какой-нибудь тремор, нет, они по-настоящему трясутся, как будто я оказалась в эпицентре землетрясения, которого больше никто не ощущает.

Моя мать дотошна и своеобразна в том, что касается хранения документов. Она сохраняет все, и у меня уходит больше часа на разбор одной только стопки бумаг. Там есть чеки за крупные и мелкие покупки, договоры об аренде, налоговые документы, гарантии и руководства по эксплуатации. Она даже сохранила корешки от билетов в кино.

Наконец ближе к задней части шкафчика я нахожу то, что ищу: толстую красную папку с ярлыком «Мэделайн». Я осторожно достаю ее и устраиваюсь на полу.

Протокол моей жизни ведется с самой беременности. Я нахожу назначения пренатальных витаминов, сонограммы и фотокопии каждого маминого визита к врачу. Смотрю на заполненный от руки бланк с двумя квадратиками – мальчик и девочка. В квадратике под словом «девочка» стоит галочка. Есть тут и мое свидетельство о рождении.

Просматривая бумаги, можно довольно быстро догадаться, что я была болезненным ребенком. Я нахожу бланки, заполненные педиатрами, которых вызывали ко мне по причине сыпи, аллергии, экземы, простуд, лихорадки и двух ушных инфекций, – и все это до того, как мне исполнилось четыре месяца. Я нахожу чеки за консультации со специалистами по грудному вскармливанию и младенческому сну.

Когда мне было около шести месяцев – всего через месяц после того, как погибли мой папа и брат, – я попала в больницу с респираторно-синцитиальным вирусом. Я не знаю, что это, и мысленно делаю себе заметку позже поискать информацию в интернете. Я пробыла в реанимации три дня.

А после этого мамин учет становится менее дотошным. Я нахожу распечатанную статью о вирусе из сети. Мама обвела в кружок тот абзац, где объясняется, что этот вирус сильнее проявляется у людей с иммунодефицитом. Я нахожу фотокопию первой страницы статьи о ТКИН из медицинского журнала. Пометки мамы на полях неразборчивы. Еще есть подтверждения единственного визита к аллергологу и посещений трех разных иммунологов. Заключение каждого из врачей: никаких болезней не выявлено.

И все.

Я роюсь в шкафчике в поисках еще каких-нибудь документов. Не может быть, что это все. Где результаты анализов? Был же четвертый иммунолог, верно? Где диагноз? Где консультации и мнения третьей стороны? Должна быть еще одна толстая красная папка. Я пересматриваю бумаги в третий раз. В четвертый. Я вытряхиваю содержимое остальных папок на пол и роюсь в них. Копаюсь в бумагах на столе. Пролистываю мамины медицинские журналы в поисках подчеркнутых абзацев.

Часто дыша, подскакиваю к полкам с книгами. Сбрасываю книги, трясу их за корешки, надеясь, что из них что-нибудь выпадет – забытый результат лабораторного исследования, официальный диагноз. Но не нахожу ничего.

Однако ничего – это не доказательство. Может быть, доказательство где-то еще. Я с первой же попытки угадываю мамин пароль – «Мэделайн». Два часа просматриваю папки на ее компьютере. Смотрю историю браузера. Заглядываю в корзину.

Ничего.

Ничего.

Где доказательство той жизни, которую я вела?

Я медленно поворачиваюсь, стоя посреди комнаты. Я не верю собственным глазам. Не верю тому, чего не вижу. Как же так – ничего? Как будто моя болезнь взялась с потолка, который ограничивает мой взгляд.

Неправда. Этого не может быть. Возможно ли, что я ничем не больна? Мой разум упорно избегает этого допущения. Может быть, мама хранит прочие данные в своей спальне? Почему я не подумала об этом раньше? На часах 5:23. Смогу ли я ждать, пока она проснется? Нет.

Дверь открывается в тот самый момент, когда я к ней подхожу.

– Вот ты где, – произносит мама с явным облегчением в голосе. – Я заволновалась. Не нашла тебя в твоей комнате. – Она входит в кабинет, и ее глаза расширяются, когда она видит окружающий нас хаос. – Было землетрясение? – спрашивает она. Наконец она осознает, что бардак устроен руками человека. Поворачивается ко мне в замешательстве. – Милая, что происходит?

– Я больна? – спрашиваю я. Кровь слишком громко стучит у меня в ушах.

– Что ты сказала?

– Я больна? – повторяю я на этот раз громче.

Ее зарождающийся гнев тут же исчезает, уступая место заботе.

– Ты чувствуешь себя нездоровой?

Она протягивает ко мне руку, но я отбрасываю ее. При виде боли, отразившейся на ее лице, мне становится слегка нехорошо, но я продолжаю давить.

– Нет, я не это имею в виду. У меня есть ТКИН?

Ее забота трансформируется в раздражение с примесью жалости.

– Ты все еще думаешь о том письме?

– Да, – говорю я. – И Карла тоже. Она сказала, что с тобой, возможно, не все в порядке.

– В каком смысле?

В чем именно я ее обвиняю?

– Где все бумаги? – спрашиваю я.

Она делает глубокий вдох, чтобы сохранить равновесие.