Джульетта - Энн Фортье

- Уже за одно это я люблю моего отца!

- …потому что разгадал твой характер с младых ногтей. Будь я дурным человеком и пожелай отомстить злейшему врагу, разрешил бы тебе похитить его единственную дочь и позволить растерзать ее сердце, но я не таков. Я упорно ждал, когда ты, наконец, сбросишь одежды ветрености и научишься гоняться за одним зайцем.

Ромео совсем пал духом, но любовное зелье сладко пощипывало на языке, и улыбка не умела долго прятаться. Радость вырвалась как стригунок от конюха и промчалась по его лицу непривычным галопом.

- Отец, но я научился! - горячо ответил он. - Моя истинная натура - постоянство. Я больше никогда не взгляну на других женщин. Вернее, взгляну, но как на стулья или столы. В смысле, не то чтобы я захочу присесть или пообедать - просто они будут для меня как мебель. Пожалуй, лучше будет сказать, что в сравнении с ней все они как луна рядом с солнцем…

- Не сравнивай ее с солнцем, - покачал головой команданте Марескотти, подходя к соломенному чучелу выдернуть стрелы. - Твоей сообщницей всегда была луна.

- Потому что я жил в вечной ночи! Конечно, луна будет госпожой над тварями, никогда не ведавшими солнца. Но настало утро, отец, оно явилось в свадебном золоте и пурпуре и пробудило рассвет в моей душе!

- Но ведь солнце каждый вечер ложится спать, - увещевал сына Марескотти.

- И я тоже буду ложиться! - Ромео прижал к сердцу кулак с зажатыми стрелами. - Оставлю мрак совам и соловьям и буду деятельно встречать дневные часы, не покушаясь на целительный сон.

- Не давай обещаний насчет ночного покоя, - сказал команданте Марескотти, положив, наконец, руку сыну на плечо. - Ибо если твоя жена будет хоть вполовину так хороша, как ты расхваливаешь, у тебя будет много дела и мало сна.

Коль встретимся, не миновать нам ссоры.

В жару всегда сильней бушует кровь.

Я снова бродила по замку шепчущих призраков. Как всегда, во сне я шла из зала в зал, разыскивая людей, которые, как я знала, тоже не могут выбраться. Новым на этот раз было то, что золоченые двери открывались, не дожидаясь прикосновения, словно сам воздух был полон невидимых рук, показывающих мне дорогу и мягко подталкивающих в нужном направлении. Так я шла через огромные галереи и пустынные бальные залы, приводившие в дотоле неизвестные мне части замка, пока не уперлась в солидную укрепленную дверь. Может, это и есть выход?

С уважением посмотрев на тяжелые железные скобы, я потянулась к засову, но он вдруг отъехал сам, и дверь широко распахнулась, открыв непроглядную, чернильную темноту.

Стоя в дверях, я щурилась, силясь что-нибудь разглядеть и понять, что передо мной - выход из замка или очередная комната.

Пока я стояла, ослепленная жадным мраком, из вечной ночи налетел ледяной ветер и завихрился вокруг меня, хватая за руки и за ноги. Потеряв равновесие, я ухватилась за дверной косяк, но ветер неожиданно набрал силу и начал трепать мою одежду и волосы, с неистовым воем пытаясь оторвать меня и унести. Шквал был так силен, что дверная рама начала подаваться, а пол - трескаться в мелкую крошку. В поисках спасения я выпустила дверную раму и попыталась убежать в те комнаты, откуда я пришла, но меня окружил плотный рой невидимых демонов, шепчущих и высмеивающих очень хорошо известные мне шекспировские строки. Радуясь возможности наконец-то очистить замок, духи повлекли меня за собой.

Неудержимо съезжая к осыпающемуся порогу, я упала на пол, отчаянно пытаясь уцепиться за что-нибудь прочное. Уже вися на самом краю, я увидела, как откуда-то из комнат выбежал человек в черном мотоциклетном костюме, схватил меня за руки и вытянул наверх. «Ромео!» - позвала я, потянувшись к нему, но под щитком шлема вместо лица увидела зияющую пустоту.

От этого я полетела куда-то вниз, и падала очень долго, пока неожиданно не погрузилась в воду, сразу вспомнив, как в десять лет тонула в густом супе из водорослей и мусора у яхтенного причала в Александрии, штат Виргиния, а Дженис с подружками стояли на пирсе, лизали мороженое и хохотали до упаду.

Рванувшись наверх глотнуть воздуха, изо всех сил пытаясь ухватиться за швартовые концы какой-нибудь яхты, я с громким всхлипом проснулась и увидела, что лежу на диване маэстро Липпи, колючий плед сбился в ком у меня в ногах, и Данте лижет мне руку.

- Доброе утро, - сказал маэстро, ставя передо мной чашку кофе. - Мой Данте не любит Шекспира. Он очень умный пес.

Возвращаясь в отель при ярком утреннем солнце, я вспоминала ночные события как нечто нереальное вроде масштабного театрального представления, устроенного для чьего-то развлечения. Ужин с Салимбени, бегство по темным улицам, невероятное спасение в мастерской маэстро Липпи - все это походило на кошмарный сон, и единственным доказательством реальности случившегося были мои грязные, сбитые в кровь ноги.

Хочешь не хочешь, приходилось признать, что все случилось на самом деле, и чем быстрее я перестану утешать себя фальшивыми надеждами, тем лучше. Это уже второй раз, когда меня преследовали, и не просто какой-то бродяга в грязном спортивном костюме, но и мотоциклист, какими бы мотивами он ни руководствовался. В довершение всего на меня свалилась проблема с Алессандро, который наизусть выучил мое досье и, не задумываясь, пустит его в ход, если я осмелюсь приблизиться к его драгоценной крестной мамаше.

Словом, у меня были все причины выбираться к чертовой матери из Сиены и всей этой аферы, но Джулия Джейкобе не привыкла пасовать перед трудностями, а Джульетта Толомеи и того меньше. В конце концов, на кону весьма ценное сокровище. Если в рассказе маэстро Липпи есть хоть толика правды, и я отыщу могилу Джульетты, то стану обладательницей легендарной золотой статуи с сапфировыми глазами.

Впрочем, может статься, что история со статуей окажется уткой, и наградой за перенесенные испытания станет открытие, что мое родство с шекспировской героиней - чей-то горячечный бред. Тетка Роуз всегда сетовала, что меня совершенно не трогают ни самоотверженная любовь «Ромео и Джульетты», ни литературные достоинства пьесы, и предрекала, что однажды ослепительный свет истины откроет мне мои роковые заблуждения.

Одно из моих первых воспоминаний - поздно ночью тетка сидит за большим столом красного дерева и при свете настольной лампы просматривает через лупу гигантский ворох бумаг. Я до сих пор помню мягкость лапы плюшевого мишки, зажатой в моей руке, и страх, что меня отправят спать. Тетка долго меня не замечала, но когда увидела, то сильно вздрогнула, словно перед ней стоял маленький призрак. Меня посадили на колени, и я оказалась над безбрежным бумажным морем.

- Смотри сюда, - сказала тетка, вручая мне увеличительное стекло. - Это наше генеалогическое древо, а вот твоя мама.

Я помню радостное волнение, тут же сменившееся горьким разочарованием: там не было маминой фотографии, лишь строки, которые я еще не могла прочесть.

- А что здесь написано? - должно быть, спросила я, потому что отчетливо помню теткин ответ.