Кукушонок - Ингрид Нолль

Но две таблетки аспирина в конце концов подействовали, и я постепенно задремала.

Когда Патрик вошел с чайником ромашкового настоя, я чувствовала себя уже гораздо лучше.

— Сегодня ночью Медвежонок будет спать у меня, — сказал Патрик. — А ты оставайся в постели, пока окончательно не выздоровеешь.

— Опять «медвежья услуга», это несправедливо, — запротестовала для проформы. — Ты делаешь для него гораздо больше меня. А ведь Виктора всучили именно мне, а не тебе.

— Хочешь верь, хочешь не верь, но я тебе за это благодарен, — сказал Патрик. — Правда, завтра мне придется поехать с Мануэлем в город. Ему нужно купить для круиза пару брюк и блейзер. А я немного теряюсь при выборе, они ведь носят то широкие, то снова узкие штаны! Как ты думаешь, могу оставить малыша дома или лучше взять его с собой?

— И разговоров быть не может.

Половина девятого — пожалуй, не самое неподходящее время, чтобы позвонить занятой женщине, которая делает карьеру. Старшая сестра Биргит взяла трубку после доброго десятка гудков.

— Я ждала вашего звонка, — сказала Кирстен. — Какую сумму мне следует вам перевести?

Такого вопроса я ожидала меньше всего. И объяснила ей, что в скором времени получу деньги на содержание ребенка от социальных служб.

— Их выплачивают тому, кто содержит ребенка, — сказала я смущенно.

— Ах, вот как? Но этого вряд ли будет достаточно, — предположила она. — На какую сумму вы рассчитывали?

— Дело совсем не в этом, — сказала я уже довольно раздраженно, потому что в голове у меня опять начало болезненно подергивать. — Биргит пропала, очень возможно, ее уже нет в живых! Штеффен с тяжелыми травмами лежит в больнице, и он не является родным отцом ребенка. Как бы в такой ситуации повели себя ваши родители?

— Моя мать год назад умерла, — сказала Кирстен. — Я полагала, вам должно быть это известно. У моего отца деменция, он находится в доме престарелых. Я таким образом являюсь ближайшей родственницей и устраняться от исполнения своего долга — в финансовом отношении — не собираюсь.

Я второй раз подчеркнула, что не все вертится вокруг денег и что меня больше заботит будущее ее племянника.

— Племянника? — повторила она, будто никогда в жизни не слышала такого слова. — Что ж, я должна его усыновить? Видите ли, я сознательно отказалась от создания собственной семьи, поскольку это несовместимо с моей работой. Я не вижу ни возможности, ни причин брать на себя ответственность за этого ребенка в иной форме, кроме финансовой.

Она положила трубку, а я снова расплакалась. Холод на нашей планете, несмотря на потепление климата, иногда бывает непереносим.

Мы с Патриком разошлись во мнении, надо ли мне навестить Штеффена в больнице.

Он был против, я была за.

— В конце концов, мы знакомы уже очень давно, — сказала я. — Может быть, я его разгадаю, или он выдаст себя каким-то нечаянным словом. Полиция, похоже, не очень-то продвигается со своими розысками.

— А учительница всегда знает лучше, что делать, — сказал Патрик. — Ну так делай, что считаешь нужным. Не переломает же он тебе кости.

Вчера наш школьный преподаватель религии организовал экуменическое богослужение за Биргит. В шесть вечера к церкви подтянулись несколько женщин, школьников и просто любопытных. Я из-за сильной головной боли не смогла к ним присоединиться, но Мануэль там был и после рассказал нам обо всем. Мол, появился и Пижон со своей женой, а также Ансельм Шустер и еще несколько учителей.

— Они поставили ее фото, и каждый зажег перед ним свечку, — сказал Мануэль. И изо всех сил стараясь замаскировать развязными словечками то, как он сам растроган, добавил: — И несколько плакальщиц затянули свой хриплый вой.

— Своих детей не крестят, а к богомолкам бегут, — проворчал Патрик.

В газете снова призвали население к помощи в розысках. Правда, на сей раз пытались найти не только Биргит, но и кого-нибудь, кто мог видеть Штеффена после 4 июня в его собственной машине или в машине его жены.

— Ты вообще знаешь, где эта больница? — спросил меня озабоченный Патрик.

Я выросла в Пфальце, и Людвигсхафен был в пределах моего охотничьего ареала.

— Может, ты хочешь поехать со мной? — спросила я.

Он отрицательно помотал головой, предпочитая пойти на прогулку со своим Медвежонком. Тем более что автолюльки, в которой можно было бы транспортировать Виктора, у нас не было.

Из телефильмов я знала, что перед больничной палатой должен дежурить полицейский, если есть вероятность побега пациента или его жизни угрожает опасность. «Гориллу» я при моем визите не обнаружила, но меня перехватила постовая медсестра.

— Только что убрались восвояси двое полицейских, здесь временами бывает как в проходном дворе. Но вы — первая частная посетительница, — сказала она. — Господин Тухер обрадуется. Только нельзя его волновать и нельзя оставаться у него долго.

Я пообещала ей это, она постучалась, и я вошла. У кровати Штеффена сидела молоденькая медсестра и молилась.

— Вам больше нечего делать? — строго спросила ее начальница, и сиделка пулей метнулась к выходу.

С первого взгляда мне стало ясно, почему Штеффена незачем охранять, поскольку — видит Бог — побег исключался. Судя по всему, лечить приходилось сразу несколько тяжелых травм, голова была перевязана, несколько переломов загипсованы, к телу тянулись какие-то трубки и кабели, был присоединен мочесборник. Некогда такой элегантный Штеффен в линялой больничной рубашке был похож на печальное привидение.

Я поздоровалась и протянула ему букет цветов; медсестра проверила скорость вливания капельницы и ушла искать вазу под цветы.

— Что ты натворил, Штеффен, — проговорила я.

Он туповато смотрел на меня, не узнавая. Потом до него дошло:

— А, это ты, Аня.

Неужто он совсем ничего не соображает? Я сделала еще одну попытку.

— У тебя что-нибудь болит? В голове гудит?

— Дело дрянь.

— Очень сочувствую. Как ты умудрился попасть в такую аварию? — начала я самым безобидным тоном.

— Это еще один допрос? Тебя подослали ко мне ищейки? Надо, чтоб я еще что-то подписал? Может, и ты хочешь взять у меня изо рта мазок ватным тампончиком? — напустился он на меня.

— Полиция вообще ничего не знает про мой визит, — сказала я, и мы оба замолчали.

Атмосфера воцарилась враждебная. К счастью, сиделка принесла безобразную вазу, и я на какое-то время была занята цветами. Мой букет из маргариток, турецких гвоздик и шпорника хотя и был чудесным, но я метала бисер перед свиньями, поскольку он не удостоил их даже взглядом.

Как только медсестра нас снова оставила, он зарычал на меня: