Ночные тени - Александр Горский

– Вы кто, люди? – иронично осведомился Лёня.

– Моргольцевы, – ресницы женщины, должно быть, рефлекторно отзываясь на упоминание фамилии, стремительно заметались вверх и вниз, – Алла Леонидовна и Борис Михайлович, – она бегло взглянула на мужа. – Документы в прихожей. В секретере, в верхнем ящике.

Едва уловимым движением подбородка Фишман отправил в прихожую одного из автоматчиков. Вернулся тот менее чем через минуту, держа в одной руке два паспорта, и протянул их командиру.

– И вправду Моргольцевы, – с некоторым удивлением в голосе произнес Лёня, пролистнув оба документа. Женщина вновь усиленно заморгала. – Что же нам делать с вами, Моргольцевы?

– Если позволите, – Жора легонько качнул джойстик управления, и коляска выкатилась на середину комнаты. – Алла Леонидовна и вы, Борис…

– Михайлович, – подсказал Фишман.

– Это уже не важно, – буркнул Жора и, угрожающе сдвинув брови, оглядел хозяев квартиры с ног до головы. – Вы что же думали? Что вы невидимки? Что вы под носом у государства будете свои дела прокручивать, а оно так про это ничего и не узнает?

– Я ему говорила… – глаза Аллы Леонидовны вновь налились слезами.

– Не перебивайте меня, – рявкнул Мясоедов. – Не вышло по-вашему. Прохудилась ваша шапка-невидимка. Все! Финиш! Как говорится, не долго музыка играла. А знаете почему?

Выждав несколько секунд и убедившись в том, что ни один из супругов не намерен вслух озвучивать возможные предположения, Жора удовлетворенно кивнул и продолжил:

– Потому что не ту вы пластинку выбрали! С дефектом.

Жора сам поразился, до чего ему понравилась пришедшая в последнее мгновение идея заменить не ту песню на не ту пластинку. Теперь, по его мнению, фраза звучала гораздо сильнее. А вот эта концовка: «с дефектом!» усиливала впечатление как минимум вдвое.

Мясоедов обвел взглядом присутствующих. Лиц автоматчиков, закрытых черными масками, он видеть не мог, зато Фишман подарил ему в ответ одобрительный кивок и даже дважды беззвучно коснулся правой ладонью запястья левой руки, изображая аплодисменты.

– Вам повезло, что мы с вами соседи, живем в одном доме, – сменив тон на более миролюбивый, даже в какой-то степени дружеский, продолжил Жора, – я обратился к руководству с просьбой дать вам шанс выбрать другую пластинку. Поновее.

В глазах Аллы Леонидовны замелькали огоньки разом вспыхнувших салютов, а ее муж начал необыкновенно медленно, словно преодолевая тяжелейшее сопротивление приподнимать голову, явно желая взглянуть в глаза своему спасителю.

– Если уж вы такой деятельностью занимаетесь, – Мясоедов небрежно кивнул в сторону лежащих на полу сумок, – то приведите ее хотя бы в какое-то соответствие с законом. И потом, – голос его вновь стал строже, – на все это хозяйство хоть какие-то сертификаты имеются? С вашего добра люди не потравятся?

– Что вы, – хозяйка квартиры прижала руки к пышной груди, – это же одна полезность! Это же витамины! Каротин! Карбинол! – с каждым выкриком она делала небольшой шажок, все ближе придвигаясь к Мясоедову с явным намерением броситься ему на шею. – Бе двенадцать…

– Давайте без Бе, – перебил ее Жора, предусмотрительно откатываясь на полметра назад. – Вам две недели на то, чтобы привести все дела в порядок. А сертификаты мне лично покажете. Я во дворе каждый день воздухом дышу.

– Да что ж за счастье, что у нас сосед такой душевный оказался, – Алла Леонидовна повернулась к мужу, надеясь разделить с ним восторг и удивление по поводу существования в природе людей столь душевных и отзывчивых, что поверить в то, что они живут где-то рядом, было бы совершенно невозможно, если бы не факт нахождения этого странного человека непосредственно в квартире Моргольцевых.

– Дааа… – попытался выразить свое согласие Борис Михайлович, – но так и не смог произнести ни одного внятного слова. Окончательно побагровев, он кулем повалился на пол, удачно приземлившись головой на сумку с пищевыми добавками.

– Надо скорую вызывать, – констатировал Фишман. Кое-как выбравшись из мягкого кресла, он подошёл к Жоре и дружески похлопал по плечу. – Мы, пожалуй, поедем, а то мало ли, еще врачей перепугаем. Ну а ты, добрый сосед, побудь с хозяйкой.

Фишман взглянул на Аллу Леонидовну, хлопотавшую над мужем. Тот уже успел прийти в себя и теперь бессмысленно хлопал глазами, явно не понимая, где он и что вокруг него происходит.

– Уходим, парни, – скомандовал Лёня и три молчаливые фигуры в черном незамедлительно покинули гостиную. – А тебе, Жорик, хорошего дня!

Помахав на прощанье рукой и скользнув одобрительным взглядом по оттопыренному заду хозяйки квартиры, Фишман вышел из комнаты. Три секунды спустя хлопнула, закрываясь, входная дверь.

Все еще пятница

Оставшись в кабинете одна, Вика взглянула на часы. Без пяти одиннадцать. Десять минут ей понадобится на то, чтобы подготовить ходатайство в суд о заключении Барковца под стражу сроком на два месяца. Еще минут сорок на дорогу, может, чуть больше. Как раз к полудню она будет на месте. Ну что же, хоть что-то идет по плану.

Входная дверь приоткрылась и в образовавшемся проеме появилась голова Панина. Несколько мгновений оперативник, не мигая, смотрел на Крылову, словно пытаясь ее загипнотизировать, затем на лице его появилось то странное выражение, которое появляется на лицах людей, вынужденных улыбаться, когда делать им этого совсем не хочется.

– Чего сидим? Поехали, – хриплым каркающим голосом произнес наконец оперативник, переводя взгляд с Вики на медленно плывущие за окном облака, – Генка нашелся.

Вика всегда считала, что самое красивое небо бывает именно в мае. Именно в мае его бесконечная ясность и синева не угрожают пробирающимся под кожу морозом, как в январе, именно в мае собирающиеся в стада облака-барашки не пугают земных обитателей затяжной серостью и монотонным холодным дождем, как в октябре или даже апреле, именно в мае вдруг затянувшая горизонт грозовая туча не кажется чем-то страшным и сулящим неприятности, нет, именно майские порывы штормового ветра и гром, катящийся с неба прямо к крышам домов и распугивающий дремлющих на этих крышах кошек, вдохновляют поэтов, музыкантов и художников. Крылова была уверена: люди, родившиеся в мае, несомненно лучше любых других чувствуют всю красоту и мощь полностью ожившей после долгой зимы и наконец набравшей полную силу природы, уже превратившейся из весенней, вяло ползающей по земле гусеницы в бабочку, расправившую свои прекрасные крылья, но еще не взлетевшую, чтобы отправиться в свой трехмесячный летний полет.

Что чувствуют люди, в мае умершие, Вика не знала. Судя по лицу Распашного, в момент смерти он ничего не чувствовал. Во всяком случае, никаких эмоций оно не выражало. Ни страха, ни удивления, ни страдания. Веревку уже срезали, и теперь тело убитого лежало на земле, на уже успевшей пробиться сквозь прошлогоднюю пожухлую траву и осыпавшиеся осенью листья молодой поросли.