Там мы стали другими - Томми Ориндж

подхватывая под мышки. Когда мы выходили из дома вместе с Мэнни, державшим отца за ноги, я увидел Дэниела и тетю Сильвию. Они смотрели, как мы выносим его из дома. Мне врезалась в память эта сцена. Они плакали, потому что не хотели его смерти. Плакали, потому что хотели вернуть его, прежнего. Это меня убило. Мы вытащили их отца из машины во дворе госпиталя Хайленд, куда заезжают кареты «Скорой помощи». Оставили его на земле. Посигналили один раз, очень долго, а потом уехали.

* * *

После этого я стал чаще бывать у них. Мы даже не знали, убили его или нет, и маялись неизвестностью целую неделю. Однажды раздался звонок в дверь, и Мэнни словно почувствовал это. Он пару раз стукнул меня по коленке и вскочил. Мы стояли на пороге, понимая друг друга без слов. Стояли и думали: «Что? Какого хрена тебе надо? Проваливай отсюда». Его лицо было сплошь забинтовано. Он был похож на гребаную мумию. Мне стало жалко его. Сильвия подошла к нам сзади с мусорным мешком, набитым его одеждой, и закричала: – Посторонитесь! – Мы отошли в сторону, и она запустила в него этим мешком. Мэнни закрыл дверь, и на этом все закончилось.

Примерно в то же время мы с Мэнни угнали нашу первую машину. Мы поехали на поезде БАРТ в центр Окленда. В городе есть несколько мест, где люди держат красивые машины, а такие, как я и Мэнни, могут спокойно прогуливаться, не вызывая особых подозрений и не рискуя тотчас оказаться в полицейском участке. Мэнни хотелось «Лексус». Машина хорошая, но не так, чтобы зашибись. И не слишком приметная. Мы нашли черное авто с золотыми литерами и тонированными стеклами. Не знаю, как давно Мэнни занимался угонами, но он быстро вскрыл дверцу вешалкой для одежды, а затем с помощью отвертки включил зажигание. В салоне пахло сигаретами и кожей.

Мы спускались вниз по Восточной 14-й улице, которая прежде называлась Интернешнл, но район стал настолько дерьмовым, что они сменили название на нейтральное, без истории. Я порылся в бардачке и нашел початую пачку сигарет «Ньюпорт». Нам обоим показалось странным, что хозяин тачки, кого мы считали белым, курит «Ньюпорт». Никто из нас не курил сигареты, но эти мы выкурили, врубили радио на полную громкость и за всю дорогу не сказали друг другу ни единого слова. Но в той поездке было что-то особенное. Как будто мы могли надеть чужую одежду, жить в чужом доме, водить чужую машину, курить чужие сигареты – пусть даже на час или два. Когда мы углубились достаточно далеко на восток, на душе стало спокойнее – у нас все получилось. Мы припарковали машину на стоянке возле станции БАРТ «Стадион» и пошли пешком обратно к дому Мэнни, кайфуя от собственной дерзости. Система запугивает настолько, что вынуждает ходить по струнке, но мы учились сами и убеждались в том, что все эти запреты чертовски хлипкие. Ты волен делать все, что может сойти тебе с рук. Вот главный урок.

Я был в доме Мэнни, когда Сильвия позвала меня из подвала поговорить с Финой по телефону. Бабушка никогда не звонила мне туда. Дэниел забрал у меня пульт, прежде чем я поднялся наверх.

– Он убил их, – сказала Фина.

Я даже не мог понять, о чем это она.

– Твой дядя Сиксто, – продолжила она. – Он угодил в автокатастрофу вместе с ними обоими. Они мертвы.

Я выбежал из дома Мэнни, сел на свой велосипед и поспешил к себе. Мое сердце билось как сумасшедшее, отказываясь верить в это и угрожая вырваться из груди. Прежде чем я добрался до дома, в голове промелькнула мысль: «Ну, тогда Шестерке тоже лучше быть мертвым».

В дверях стояла Фина. Я одним махом спрыгнул с велосипеда и вбежал в дом, как будто собирался застать там кого-то еще. Маму и брата. Сиксто. Я должен был убедиться в том, что все это шутка или что-то еще. Только не то, что говорило мне лицо Фины.

– Где он?

– Его забрали в тюрьму. В центре города.

– Какого хрена. – У меня подкосились ноги, и я упал на колени. Я лежал на полу, не плакал, но как будто не мог пошевелиться, и на какое-то мгновение мне стало чертовски грустно, а потом чертова грусть сделала разворот на сто восемьдесят градусов, и я стал выкрикивать какую-то хрень. Фина ничего не сказала и не остановила меня, когда я снова сел на велосипед и уехал. Не помню, что я делал и где мотался в ту ночь. Иногда ты просто уходишь. И пропадаешь.

После похорон я переехал к Фине. Она сказала мне, что Сиксто отпустили. Ему назначили штраф за вождение в пьяном виде. Лишили водительских прав. Но все-таки отпустили.

Фина попросила меня не ходить к нему. Никогда не видеться с ним, оставить все как есть. Я не знал, что скажу ему, если пойду туда, но она ни хрена не могла сделать, чтобы остановить меня.

По дороге к его дому я остановился на парковке у винного магазина, где наверняка не стали бы проверять удостоверение личности. Я зашел в магазин и купил полулитровую бутылку E&J. Шестерка предпочитал это виски. Я не знал, что буду делать, когда приду к нему. В своих фантазиях я представлял себе, что напою его и изобью до полусмерти. Может, и убью. Но я знал, что все будет не так. Шестерка умел добиваться своего. Не то чтобы мне не хватало злости или кишка была тонка. Я просто не знал, как поступить. Выходя из магазина, я услышал, как где-то рядом плачет голубка. От этого звука у меня по коже побежали мурашки – не холодные, но и не сладкие.

Сколько себя помню, у нас во дворе всегда жили голуби – под задним крыльцом. Отец однажды сказал мне, когда мы чинили мой велосипед на заднем дворе: «Они издают такие печальные звуки, что хочется убить их только за это». После того как моего отца не стало, мне показалось, что я стал слышать их чаще, или просто они напоминали мне о нем и его отношении к печали. Тогда мне тоже не хотелось грустить. И эти чертовы птицы как будто заставляли меня грустить. Поэтому я вышел на задний двор с пистолетом «BB», который получил в подарок на Рождество, когда мне было десять лет. Один из голубей стоял лицом к стене, как будто действительно обращался ко мне своим