Таня Гроттер и перстень с жемчужиной - Дмитрий Емец

Она проскочила по темной влажной галерее, где пахло плесеньюи забытым эхом звучали вздохи влюбленных в Жикина второкурсниц. Оттуда повнутренней лестнице был прямой путь на Жилой Этаж. Вот и ее комната. Знакомаядо мозолей на роговице глаз дверь сероватым прямоугольником выделяется натемной, выложенной крупным камнем стене. Буркнув опознающее заклинание, Танятолкнула дверь и… застыла на пороге, продолжая растерянно обнимать контрабас.

На подоконнике, обняв худые колени, сидел Ванька Валялкин.Сидел и – смотрел на нее. В комнате пованивало серой и палеными перьями.Неутомимый Тангро гонялся по столу за своим хвостом. Вид у дракончика былодуревший. Скользнув взглядом по стенам, Таня увидела десятка три выжженныхпятен.

Заметив Таню, дракончик на мгновение застыл, высунулраздвоенный язык и приветственно дохнул не огнем, но едким дымом.

– Он тебя узнал! – сказал Ванька и, спрыгнув сподоконника, шагнул к ней.

Время – оно хитрое. Оно всех догонит и всем покажет.

С. Черноморов

Грааль Гардарика срабатывала всю ночь примерно с равнымипромежутками. Это прибывали те из выпускников, кто не сделал этого накануне.Они летели в трепетном сумраке короткой летней ночи, ориентируясь наколоссальную, с наростами башен, черепаху Тибидохса, а внизу, в парке, розовымиискрами тлели крошечные живые огни. Это были цветы папоротника.

Подлетая к Тибидохсу, каждый опоздавший выпускник видел настене, примыкавшей к подъемному мосту, широкое кольцо факелов и, понимая, чтоэто подсказка, снижался. Шумная толпа раздвигалась, уступая ему место. Бывшийученик спрыгивал с пылесоса и озирался с неуверенной и счастливой улыбкой.Глаза его постепенно привыкали к огням, слух же захлестывали голоса, такнепохожие на плеск океанских волн, который он слышал много часов подряд.

В следующую минуту к вновь прибывшему или прибывшей подходилГуня в доспехах Ахилла, которые проказливая Склепова извлекла из запасников припопустительстве джинна Абдуллы. В ручищах Гломова помещалась гигантскаядеревянная чаша в форме утки. В чаше было по меньшей мере ведро знаменитогокваса, который Гуня требовал выпить в качестве штрафа.

Разумеется, никто не мог одолеть и трети, никто, кромесамого Гуни и Верки Попугаевой, обладавшей уникальной способностью к поглощениюжидкостей любого рода.

Пока выпускник пил или, точнее, захлебывался, оркестрпривидений бил в бубны, мелькал яркими нарядами (особенно хороша былаНедолеченная Дама в цветастой шали) и пел: «К нам приехал наш любимый!» и «Пейдо дна, пей до дна, мы еще нальем вина!». В финале песни поручик Ржевскийнепременно палил в воздух из трехзарядного дамского пистолета с перламутровойручкой, из которого, по слухам, коллежская асессорша Авдотья фон Визин,подслеповатая вдова семидесяти одного года, уложила в 1853 году выстрелом вглаз знаменитого ярославского разбойника Федьку Лютого.

Ржевский стрелял из пистолета в надежде, что хоть кто-тоиспугается, однако никто не пугался, и лишь Недолеченная Дама произносила сдосадой: «Вольдемар! Я не считаю, но вы разочаровали меня в одна тысяча двеститретий раз».

Поручик и без того об этом догадывался, так что данноезаявление не имело, увы, для него статуса открытия.

Ягун сдержал обещание, которое дал когда-то Тане. Онвеселился так, как не веселился давно, извергая столько слов, буйства иэнергии, что ее хватило бы, чтобы окончательно растопить ледники Антарктиды.Впрочем, этим он собирался заняться ближе к третьему дню встречи.

Это играющий комментатор подал идею, чтобы Жора Жикин идавно влюбленная в него Дуся Пупсикова ели с двух концов сосиску, которая всамый ожидаемый зрителями момент увеличилась внезапно до двух с половинойметров. Для этого Ягуну пришлось использовать двенадцать килограммов фарша изстуденческой столовой № 1 города Омска – в первом месте, где ему удалосьего телепатически нашарить.

Затем Ягун потребовал, чтобы Генка Бульонов дрался на дуэлис Бейбарсовым из-за Пипы и вручил обоим пуховые подушки из приданого однойкупеческой дочки, которая, утопившись некогда с горя, пребывала теперь русалкойв одном из прудов о. Буяна.

Учитывая, что дуэль на подушках проходила без участия магии,более массивный и плечистый Бульонов легко взял верх, и ему была торжественновручена вспотевшая от гордости за своего воителя рука Пипы. Пока Бульон и Глебсражались за Пипу, Зализина едва не умерла от негодования, но на нее никто необратил внимания, и она ожила.

Следующей авантюрой Ягуна был бег по зубцам стены с факеламив руках, который завершился тем, что малютка Клоппик нечаянно столкнул ДемьянаГорьянова в ров. Из мрака послышался плеск – и все стихло. Встревоженныевыпускники, окликая Горьянова, стали пускать искры и бросать факелы. Вода долгобурлила, выбрасывая белые пахучие фонтаны.

– Вольдемар, дорогой, я так счастлива! Давненько вТибидохсе не было настоящих похорон! – бодро сказала Недолеченная Дама.

На нее зашикали. Тем временем на поверхность начали медленновсплывать дохлые лягушки. Ягун поспешно скинул обувь, собираясь нырять. Но тут,отплевывая воду, показался и Горьянов, живой, но взбешенный. Малютка Клоппикпредусмотрительно скрылся и сделал это с такой исключительной ловкостью, чтоГорьянов так его и не нашел, хотя проискал до утра.

В три часа в сиянии радуг Гардарики, при многократных ударахгрома прилетела загадочная и сама себе непонятная Ритка Шито-Крыто. Гуняметнулся к ней со штрафной чашей кваса. Привидения забили в бубны и яркимицыганистыми кометами заметались у стен.

Шито-Крыто приветствовали так долго и обнимали так крепко,что она даже заподозрила подвох.

– Один раз на меня так наваливался парень в метро. Я-тодумала: любовь на всю жизнь, а он прорезал мне сумку! Я оченьрассердилась! – сказала Ритка и так сдвинула свои темные брови, что толькоу Пупсиковой хватило ума спросить, что она сделала с тем парнем.

– Я? Ничего, – удивив всех, сказала Шито-Крыто.

– Как ничего?

– Повторяю: Я – ничего. Он-то думал небось, что у меняв сумке деньги, а там только и было, что кобра, скорпион и дватарантула, – пояснила Ритка.

– И ты носишь их в сумке? – охнула Попугаева.

Шито-Крыто наградила ее испепеляющим взглядом.

– Извини, Верб, но носить змей в кармане я несобираюсь! В карманах у меня яды! – отрезала она.

Часам к четырем Ягун заявил, что ему надоело быть тамадой, ивообще он оглох от собственного крика.

– Бедный! А ты не носись и не кричи! – сказалаЛоткова, касаясь его лба своей прохладной, полной неисчерпаемого благоразумияладонью.