Ритуал последней брачной ночи - Виктория Платова

Два бокала, два столовых прибора, недопитое мозельское… Первыедни лета, больше похожие на позднюю, пусть и не задавшуюся весну, котораяумирает за окнами пустого дома… Мужчина. Любовник. Не иначе.

Но Киви-то здесь при чем?

— Но Киви-то здесь при чем? — глупо спросила я.

— Он был в Москве в это время. В Москве, а негде-нибудь в Зальцбурге или в Глазго. От Москвы до Питера меньше семисоткилометров, восемь часов езды. У него был перерыв в выступлениях, я наводилсправки. У него были свободные сутки!.. Вы понимаете, что я имею в виду?

Еще бы не понять! Филипп Кодрин подталкивал меня, да что там— подталкивал, — гнал в шею к простому выводу: убийцей вполне могоказаться и любящий муж. Он же — блистательный виолончелист посовместительству. Интеллигентный человек. И вот этот интеллигентный человекпочувствовал неладное, решил проверить, приехал, застукал, шваркнул по головенеустановленным предметом и умчался. Обратно в Москву. Давать вечерний концерт.

Даже для меня, глупой дилетантки, все это выглядело шитымбелыми нитками. Теперь понятно, почему безутешные родственники не сталиделиться своей версией со следствием. Другое дело — журналисты из желтойпрессы. Могут написать все, что угодно. И это сойдет им с рук. Не потому лиФилипп Кодрин так легко согласился на встречу с Синенко? Может быть, он самискал повода для контактов с журналистами? Теперь, когда Олев Киви мертв иничего не может сказать в свое оправдание. Теперь ему можно приписать все, чтоугодно: патологическую ревность, убийство жены, угон самолета, страсть кзамороженным морепродуктам и кражу средневековых гобеленов из музея.

Филипп испытующе смотрел на меня: «Давай, хватайся, чертовакукла, это же сенсация!» Но я молчала.

Неизвестно, сколько бы еще продлилось наше молчание, если быв дверь не постучали. Филипп, явно тяготившийся моим молчанием, со всех ногбросился открывать. Его новый посетитель оказался затравленным толстяком,постоянно вытирающим лоб гигиенической салфеткой. При виде меня он отшатнулсятак, как будто точно знал, что я — сотрудник отдела по борьбе с экономическойпреступностью. А он — директор кладбища, которого вот-вот должны повязать завзятки и сомнительное распределение мест на погосте.

Филипп успокаивающе похлопал его по рукаву пиджака и почтисилой подтащил к своему столу. Именно стол помешал мне проследить задальнейшими манипуляциями Кодрина. Судя по всему, Филипп отодвинул ящик, и обамужчины склонились над ним.

— Чти скажете, Филипп? — булькнул толстяк.

— Тибетский кинжал-пурбу, никаких сомнений, —Филипп понизил голос, но не настолько, чтобы я не могла разобрать слова. —А относительно датировки… Скорее всего, не позднее пятнадцатого века. Оченьценная вещь. Во всяком случае, для коллекционеров.

Толстяк фыркнул и с чувством затряс руку Филиппа. Тот едвазаметно поморщился, и я тотчас же узнала непередаваемую мимику Джима Керри (периодаего ранних туполобых фильмов). Ящик задвинулся, и к толстяку перекочевалнебольшой бумажный сверток. Должно быть, это и была та ценная вещь, о которойговорил Филипп. Я завороженно наблюдала за их телодвижениями: у меня, на днесумки, в квартире Сергея Синенко, тоже валялась одна вещь. И я надеялась, чтоценная. Но эту ценную вещь я вряд ли когда-нибудь покажу Филиппу Кодрину.

Филипп выпроводил толстяка и снова повернулся ко мне.

— Консультирую коллекционеров, — поспешно сказалон.

— Вы эксперт по оружию?

Мой невинный вопрос ввел Кодрина в ступор.

— Ну, какое оружие… Я же говорил вам — я специалист подекоративно-прикладному искусству. Ритуальные предметы тоже подпадают под этоопределение.

— Ритуальные предметы для жертвоприношений? —рассеянно подколола Кодрина я: как раз в духе незабвенной Монтесумы-Чоколатль.

— Интересная вы девушка, — процедил Филипп. —Вы в каком отделе работаете, запамятовал?

— Журналистские расследования.

— Вот и расследуйте. То, что я вам рассказал.

— Почему же раньше молчали?

Он ничего не ответил и демонстративно посмотрел на часы:время истекло, так что перо тебе в зад и гнездо куропатки на голову — будь тыхоть журналистка, хоть кто. Иди и переваривай информацию. Пиши свои пасквили,дергай мертвого льва за виолончельный смычок, на то ты и желтая пресса.

— У меня много работы, Римма. Так что прошу извинить.

— Конечно. Спасибо, что согласились встретиться, —договаривала я уже на ходу: Филипп с хамоватой грацией (ну, конечно же,обезбашенный Тарантино во всех своих обезбашенных криминальных агитках!)подпихивал меня к двери.

— Всего доброго. Надеюсь, вы покажете мне материал.Перед тем, как опубликовать его.

— Мне придется проверить кое-какие факты… Может быть,встретиться не только с вами, но и с вашей женой…

При упоминании о жене Филипп приоткрыл рот, густо утыканныйобразцово-показательными зубами.

— Не думаю, что это хорошая идея.

Интересно, чего он боится? Что я начну к ней приставать ссексуальными глупостями?

— Почему? — невинным тоном спросила я.

— Она не скажет вам большего, чем сказал я. И потом,она очень тяжело переживала всю эту историю. Не хотелось бы начинать всесначала.

— Я понимаю…

Он выставил меня из комнаты с таким изяществом, что я иопомниться не успела. И только потом сообразила, что Главного Вопроса так ему ине задала. И снова поскреблась в двери.

Филипп открыл сразу же — видимо, даже быстрее, чем хотелсам.

— Что-нибудь еще?

— Да. — Я вытащила из сумки фотографию и протянулаее Кодрину, — Вы знаете, кто здесь заснят?

Он осторожно взял снимок, и… куррат, его руки дрогнули!

— Нет, — с трудом выговорил он. — НЕТ.

— Кроме вас, конечно, — продолжала наглетья. — Это ведь вы, в правом верхнем углу, правда?

Филипп не мог вымолвить ни слова, казалось, что его языкраспух и провалился в глотку: неплохая заготовка Для «колумбийского галстука».

— Это ведь вы.

— Я? Похоже, что я… А откуда у вас эта фотография?

— Да не расстраивайтесь вы так!

— С чего вы взяли, что я расстраиваюсь? Я нерасстраиваюсь. — Он лихорадочно шарил глазами по снимку. — Это я… Действительно.Возможно, на какой-то презентации. Нас постоянно приглашают. Раз в две неделикак минимум… Так что всего не упомнишь. А… вас интересует кто-нибудьконкретно?..

Если сейчас этот двухметровый лось свалится в обморок, то достола с «элитными сортами» из Мадраса я его не дотяну!

Но повторять подвиг медсестер на поле боя мне не пришлось:Филя оклемался. Настолько, что сам перешел в наступление.