За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - Роберт Круз

* * *

Режим оказался вовлечен в исламские дела в тех регионах, где он стремился выиграть от предполагаемого участия ислама в строительстве имперского социального порядка. Чиновники МВД заботились о регламентации церковных властей и поддержании иерархий среди христиан, евреев, буддистов и мусульман. Если говорить об исламе, государственные власти пытались выстроить приходскую структуру, в которой мусульманское духовенство было бы отделено от мирян. Они стремились привлечь клириков к исполнению различных административных и бюрократических поручений в дополнение к их более привычной и неформальной роли руководителей молитв, ученых и учителей. Их целью было создание государственно регулируемого духовенства, которое монополизировало бы исламскую религиозную деятельность, но они не решались повысить статус этой группы до равного с духовенством православной церкви, хотя сами улемы требовали более глубокого обособления и превращения их в отдельное сословие имперского общества.

В то же время губернские и центральные власти контролировали свое указное мусульманское духовенство, принимая доносы и жалобы от мирян. Тем самым миряне и мирянки невольно нашли точку соприкосновения с антиклерикализмом чиновников, твердо намеренных подчинить духовенство дисциплине. Они стали помощниками ОМДС и царских властей в их политике по отношению к деятельности духовенства и в информировании правительственных органов об этой деятельности. Государственное вмешательство не столько добилось установления контроля, сколько породило вопросы, споры и, что самое важное, создало сложные отношения взаимозависимости между мусульманами и государственными властями, связав непрерывную переработку исламской идентичности и традиции с более прозаичными функциями имперского управления. Незащищенность клириков облегчала работу государства по регуляции и контролю их деятельности, но в то же время ослабляла возможности царских властей по максимизации предполагаемой полезности ислама для управления империей. Как мы увидим в главе 3, пробным камнем для российского подхода к исламу стал вопрос о регуляции семьи.

Царский режим не ограничивался организацией церковной иерархии и приходской структуры ислама. Чтобы максимизировать выигрыш, который могла бы получить империя от религиозной терпимости, бюрократия также вторглась в ту область, которую администраторы считали самой фундаментальной для имперского общества, – семейную. Как и в Европе, ancien régime опирался на метафору универсальной иерархии, связывавшей государя со всеми отцами и мужьями. Власть провозглашала с кафедры и престола, что каждая семья поддерживает моральный фундамент империи, воспроизводя этот порядок. В 1827 г. один русский ученый резюмировал эту точку зрения, заявив: «Семья есть воплощение Государства!»[209]

Российские элиты полагали, что если империя основана на семье, то внутригосударственный порядок зависит от авторитета религии. Православное высшее духовенство со своей стороны приняло эту роль. Митрополит Платон (Левшин) учил верующих в своем «Кратком катехизисе» 1775 г., что пятая заповедь «требует, чтоб мы родителям своим, а под именем их, во-первых великому Государю, правительству духовному и гражданскому, учителям и благодетелям, господам и старшим достойное отдавали почтение и повиновение, да и всякому человеку искреннюю любовь»[210].

Семья определялась как область ведения Бога, царей, отцов и хозяев, как и все общество, которому как связь, сформированная взаимными обязательствами и обязанностями, предписанными учением церкви, она придавала форму.

С вершины этой иерархии императоры и их семьи распространяли модели христианского благочестия и преданности семье. Юристы и церковники поставили понятие христианской семьи в центр имперского и церковного законодательства. «Нельзя лучше представит себе существо Самодержавной Христианской Империи, – писал в 1833 г. комментатор недавно изданного кодекса имперских законов, – как сравнивая ее с многочисленным семейством: отец семейства не имеет другой цели, как благоденствие вверенных Божественным Промыслом ему чад, а дети не иначе могут вознаградить его за понесенные для них труды, как любовью и преданностью»[211].

Однако подобные взгляды на имперский порядок упускали из виду множество детей, остававшихся вне православной церкви. В частности, на южных и восточных окраинах население не признавало ни православного таинства брака, ни церковного учения. Что за люди получились бы из подданных, выросших без укорененности в христианской морали? Как можно было сделать полезными, лояльными и патриотичными подданными этих сыновей и дочерей за пределами православных приходов?

Санкт-Петербург ответил на этот вызов тем, что стал рассматривать терпимые конфессии как придатки государственной власти, обязанные охранять семейную дисциплину как главную опору имперского порядка. Среди католиков, протестантов, евреев, буддистов и других царские власти поддерживали авторитет религии в области регламентации браков и разводов, нравственного воспитания и обеспечения покорности членов семей властям. В случае ислама православные критики указывали на полигамию и, предположительно, унизительное обращение с женщинами в исламских семьях, а также отмечали, что мусульманские государства находятся в бедственном положении, потому что они «лишены порядка общественного и семейного»[212]. Тем не менее царская полиция считала, что исламское право гарантирует внутренний порядок и согласие среди мусульман подобно тому, как каноническое право регулирует христианские семьи.