Красное бикини и черные чулки - Елена Яковлева

— Итак, куда едем? — осведомился Новейший.

— На Новостройку, — недовольно пробурчала Жанка, отвернулась к окну и больше за всю дорогу слова не сказала. Как же, как же, я посмела оскорбить подозрениями ее запойную святыню.

Дальше командовала я. Говорила, куда поворачивать, подсказывала, где лучше притормозить, чтобы в темноте не оторвать новый бампер на какой-нибудь особо выдающейся колдобине. Новейший был паинькой и во всем слушался меня. В результате до места мы добрались без потерь, что само по себе неплохо, учитывая из рук вон хреновое состояние уездных дорог.

— Может, вам нужна помощь? — поинтересовался Новейший, когда мы с Жанкой вывались из его роскошного авто!

— Сами обойдемся, — прошамкала Жанка в воротник своей кацавейки.

— Тогда, если хотите, я вас подожду, — тут же вызвался он.

Я несколько удивилась, но жеманиться не стала. А как еще мне из этой дыры потом выбираться прикажете? Автобуса не дождешься, такси не поймаешь.

— Тоже мне — рыцарь без страха и упрека, — фыркнула Жанка уже в подъезде вонючей Порфирьевой пятиэтажки.

— Что-то ты не очень возражала, когда он тебя на руках таскал, — не преминула я освежить девичью Жанкину память.

Жанка не нашла веских возражений, только зашмыгала носом.

* * *

Берлога Порфирия по-прежнему напоминала стоянку первобытного человека. Только на этот раз первобытный человек был на месте. Валялся на продавленном диване и мерно похрапывал, распространяя по комнате спиртосодержащие миазмы. А вокруг грязные носки валялись вперемешку с засохшими тюбиками краски, вдоль стен громоздились бессмертные творения мастера в подрамниках и без оных, а на хромоногом столе у окна красовался натюрморт из пустой водочной бутылки, банки из-под кильки и зачерствевшей буханки хлеба.

— А что, — подмигнула я Жанке. — Очень даже подходящая жилплощадь для того, чтобы свить уютное воронье гнездышко!

Она же, недовольно поморщившись, бросилась к Порфирию и начала хлестать его по щекам, совсем как я ее, когда она подавилась.

— Порфирий, проснись! — приговаривала эта идиотка. — Проснись, Порфирий!

Пьяный в стельку Порфирий, само собой, и бровью не повел. С тем же успехом она могла бы и покойника будить.

Я от нечего делать расхаживала по грязной берлоге уездного Айвазовского и рассеянно разглядывала натыканные во всех углах шедевры, которые отличались редкостным однообразием. Повсюду морские волны с пенными гребешками, явно срисованные с речки Вонючки. Уж лучше б он голую Жанку малевал. Или какие-нибудь лиловые абстракции с глазами на коленках. Потому что пейзажи и всякий там прочий реализм сейчас и даром никому не нужны.

Хорошо, что Шишкин не дожил до наших дней, а то бы его обсмеяли за медведей. А «Утро в сосновом лесу» обозвали примитивным лубком. Ну кто же так рисует, что и фантазии разгуляться негде? Нет чтобы как-нибудь аллегорически, со скрытым подтекстом, с зашифрованными фаллическими символами и прочими штучками-дрючками. Впрочем, еще и неизвестно, как все с Шишкиным в конечном итоге-то обернется. Лично я зуб не дам за то, что однажды не сыщется какой-нибудь деятель и не объявит: дескать, Шишкин он хоть и сосенки рисовал, а подразумевал сами знаете что. О чем не говорят, о чем не пишут в школе.

Но Порфирий опять-таки даже и не Шишкин, не говоря уже о Малевиче, и его мазню уж точно никто не станет рассматривать с лупой, чтобы разглядеть в пенных волнах фрейдистские мотивы. А ведь можно, было бы желание. Главное — дело это не пыльное и ответственности никакой. Поскольку на любое возражение всегда имеется достойный ответ: а вот трактовка у меня такая, и все тут. Да-а, не ту я себе стезю выбрала, ох не ту. Но ничего, вот попрет меня Краснопольский с телевидения, сразу переквалифицируюсь.

Или вот еще отличная работенка — политология. Сидишь себе в тепле и предсказываешь, кто на следующих выборах победит. Вроде экстрасенса, но посолиднее. Что, думаете, не прибыльно? А чего ж их тогда, этих политологов, как собак нерезаных, и все гладкие, ровно коты на мясокомбинате? Не верите, включите вечером телевизор и…

Впрочем, боюсь, что в обозримом будущем мне не удастся довести свою глубокую мысль до логического завершения по причине в высшей степени уважительной и даже, не побоюсь этого слова, экстраординарной. Жанка, которая до сего момента без устали трясла спящего Порфирия, вдруг закатила глаза и издала душераздирающий вопль:

— Да он же мертвый!

Пока безутешная Жанка билась в истерике, я почему-то на цыпочках подошла к дивану и внимательно присмотрелась к Порфирию. Выглядел он и самом деле неважнецки, но на покойника смахивал не больше, чем обычно. И, как обычно, сильно вонял спиртным. Преодолевая понятную брезгливость, я взялась за его запястье, которое, впрочем, и впрямь показалось мне несколько прохладным. Неужто он и правда того? Э нет, жив курилка! Пульс есть, только какой-то редкий и глухой.

— Хватит сырость разводить! — цыкнула я на Жанку. — Живой твой маньяк.

Жанка так обрадовалась, что даже «маньяка» мимо ушей пропустила, но волноваться не перестала:

— А чего же он не шевелится? И бледный… Смотри, какой бледный.

— Пить меньше надо, — выдала я бесчувственному Порфирию универсальный рецепт от всех недомоганий.

А Жанка все кудахтала и кудахтала:

— Нет, тут дело не в выпивке. Тут что-то серьезное. Нужно «Скорую» вызвать.

— Ага, вызови — к алкоголику, — хмыкнула я. — Да они его и смотреть не будут. И правильно сделают.

— А что, если он пьяный, так пусть помирает, да? — У Жанки из глаз брызнули слезы. — Что, у пьяницы не может быть инфаркта? Или инсульта?

— Еще как может! — подтвердила я. — Только это его сознательный выбор. Со-зна-тель-ный!

Жанка, как и всегда, когда дело касается Порфирия, моим разумным доводам не вняла, кинулась к телефону и стала без устали накручивать диск.

— Сорок лет… Бледный… Без чувств… Пульс редкий… — слезливо докладывала она в трубку. Но про выпивку умолчала.

— Ага, приедут они, как же, — пробормотала я себе под нос, — а приедут, покажут тебе козью морду…

Жанка, не обращая на меня ни малейшего внимания, суетилась вокруг Порфирия. Заботливо побрызгала на него водичкой — и зря, он все равно не проснулся, — настежь открыла форточку — а вот это очень даже кстати, а то в Порфириевой берлоге запросто можно задохнуться. Потом посчитала у него пульс.

— Сорок получается. Что-то маловато. Как ты думаешь?

— Сорок? — Я в задумчивости посмотрела на пыльный потолок. Между прочим, Жанка могла бы в этой халупе наконец и порядок навести, раз уж то, что в данный момент валяется на диване в совершенно непотребном виде, так ей дорого.

— Точно, это очень мало, — схватилась за сердце Жанка. — Норма — сто двадцать.