Герои русского парусного флота - Владимир Шигин

В своём дневнике Давыдов приводит следующий пример. Одно судно от Камчатки зашло далеко к югу. Алеутских островов всё не было. Не зная, что делать и куда идти, мучаясь жаждой, «решились они положиться на волю Божию. Вынесли на палубу образ Богоматери, помолились ему и сказали, что откуда бы ветер ни задул, пойдут с оным. Через час после полил дождь, принёсший им величайшую отраду, и задул южный крепкий ветр, продолжавшийся сряду восемнадцать суток». Не зная, что делать и куда идти, люди предались судьбе. Слава Богу, им повезло. А другие «от невежества гибли».

Именно по этой причине директорат компании и решил пригласить к себе на службу пару знающих и опытных флотских офицеров.

О чём говорили Резанов с Хвостовым, нам не известно. Впрочем, им было о чём говорить. Резанов к этому времени уже побывал на Аляске, а Хвостов вдоволь навоевался на морях. Видимо, Хвостов произвёл самое благоприятное впечатление на Резанова, и тот сразу же предложил офицеру перейти на службу в Российско-Американскую компанию. На Аляске была большая потребность в опытных морских офицерах, умеющих не только плавать «по науке», но если придётся — и воевать. Хвостову было предложено капитанство над компанейскими судами на Аляске.

Вместо лейтенантского оклада Хвостова (триста рублей в год), Резанов предложил ему триста рублей ежемесячно. Помимо этого за ушедшими в компанию офицерами сохранялся не только чин, но, что особо важно, старшинство в чине. Это значило, что вернувшись обратно на флот, офицер сразу получал положенный ему по выслуге следующий чин. Но думается, Хвостова привлекли в данном случае не деньги и чины, а возможность участвовать в дальнем путешествии и невероятных приключениях на самом краю изведанного мира. Разве можно было это сравнивать с бесконечными маршировками на кронштадтском плацу!

— Я согласен! — был его ответ без долгих раздумий.

— Однако мы хотели бы взять на службу в компанию двух офицеров! — сказал Резанов. — Есть ли у вас подходящий кандидат?

— Есть!

— И кто же?

— Мичман Давыдов!

— Годов-то мичману сколько?

— Осьмнадцать стукнуло!

— Мичман осьмнадцати годов! — скривил губы Резанов. — Не молод ли для столь многотрудного дела?

— Самый раз! — весело отвечал Хвостов. — И знающ, и храбр, и в минуту бедственную плечо всегда подставит!

— Хорошо! — кинул головой Резанов. — Я согласен!

В тот же вечер Хвостов навестил Давыдова. Разумеется, тот с радостью согласился с предложением старшего товарища.

«Нельзя не воздать справедливости, — напишет позднее историк, — этим двум офицерам… Они, безусловно, были лучшими моряками во всей „компанейской“ флотилии».

К слову сказать, в Морском министерстве решению Хвостова с Давыдовым даже обрадовались:

— Выписать обоих с флота! Ишь ты, Америк им захотелось!

Перед отъездом Хвостов оставил родителям аттестат на две тысячи рублей. Мать брать его поначалу отказывалась и хотела, было даже порвать, но лейтенант сказал:

— Не отнимайте у меня последнего утешения! Оно будет согревать меня в разлуке и ежечасно напоминать о вас!

Много ли сборов у морских офицеров. Выпили отходную с сослуживцами.

Друзьям Хвостов сказал так:

— Быть может, наконец-то открылся случай, в котором я могу оказать Отечеству больше, нежели обыкновенную услугу!

— С Богом в путь к берегам океана Восточного и Великого! — напутствовал их при расставании Резанов.

Тут же вручил офицерам подорожные бумаги и увесистый мешок с деньгами.

— Отныне вы капитаны судов Российско-Американской компании, а сокращённо слово к запоминанию весьма лёгкое и понятное — РАК!

Затем друзья простились с родными, бросили вещи в обтрёпанные рундучки — и вперёд!

Из дневника Гаврилы Давыдова: «1802 год, апрель. В один день, как я с месяц был уже болен, приходит ко мне лейтенант Хвостов и сказывает, что он отправляется в Америку. На вопрос мой, каким образом сие случилось, узнал я от него, что он вступил в Российско-Американскую компанию… должен был ехать через Сибирь до Охотска, сесть там на судно компании и отплыть в американские её заведения. Сей случай возобновил тогдашнюю страсть мою к путешествиям, так что я в ту же минуту решился ехать в Америку и в тот же час пошёл объявить моё желание господину Резанову, бывшему главным участником в делах компании. Дело сие нетрудно было сладить. По именному его императорского величества указу позволено было морским офицерам, кто пожелает, вступать в Российско-Американскую компанию… Желание видеть столь отдалённые края, побывать на морях и в странах малоизвестных и редко посещаемых не позволило нам много размышлять о собственных выгодах.

Подготовив таким образом самые нужные только вещи к путешествию, долженствующему быть столь продолжительным, в 11 часов ночи выехали мы из Петербурга, в провожании всех своих приятелей. За рогаткою простились с ними, сели на перекладную телегу, ударили по лошадям и поскакали… в Америку».

…Был поздний вечер 19 апреля 1802 года, когда друзья «поскакали в Америку». Давыдов плакал… Позднее он сам напишет об этих тяжёлых для него минутах: «В самое то время я взглянул на Николая и увидал, что он старается скрыть свои чувства, может быть, для того, чтобы меня больше не тревожить. Я пожал у него руку и сказал: „У нас теперь остаётся одна надежда друг на друга“. Так поклялись мы в вечной дружбе…»

«Я скрывал грусть, — вспоминал о тех же минутах Хвостов, — чтобы не терзать твоё сердце мягкое, потом нечаянно столкнулись наши руки, невольно одна другую сжала крепко, я был не в силах более — слёзы покатили рекой, и мы поклялись быть друзьями, заменив этим всех и вся…»

Что ждало наших героев впереди? Ведь края, куда они ехали, были ещё совершенно дики. Население далёкой Аляски было воинственно и жестоко, а поселенцы отличались не только жаждой наживы, но и буйством. Не редкостью был на Аляске и голод, а уж по океану плавали, как придётся.

Поездку через Сибирь Давыдов подробно описывает в своём дневнике. Один из его биографов пишет по этому поводу: «Любознательный взгляд автора выхватывает десяток интересных деталей: и при описании Барабинской степи, изобилующей озёрами и болотами; и купеческого города Томска, где к тому времени было „три каменных дома“; и города Красноярска, местоположение которого прекрасно.

Не ускользает от взгляда путешественника и то, что „крестьяне сибирские, особливо Тобольской губернии, вообще очень зажиточны, честны и гостеприимны; они даже более просвещённы, нежели российские“. В Иркутской губернии наблюдается неурожай, что произвело „неслыханную дороговизну хлеба — пуд ржаной муки от 20 до 30 копеек возвысился до двух с половиной и трёх рублей. В иных местах, особливо в городах, нельзя было ничего съестного достать“».

Восторг вызывает Лена, «разнообразные берега её, острова, рассеянные по берегам деревушки и беспрестанно меняющиеся виды». К тому же при таком передвижении «свобода читать книги или писать». В Киренске Давыдов отмечает «необыкновенное построение церквей». А далее Якутск… И тут уж другой способ передвижения. «От непривычки к верховой езде ноги и спина так у меня болели, что я принуждён был часто сходить с лошади и идти пешком». И, конечно, не забыта казнь египетская — оводы, мошка, комары… Пейзажи, пейзажи — и любование ими: «Какую разнообразную пищу почти на каждом шагу нашёл бы для своей кисти или пера искусный живописец или описатель природы».