Пепел надежды - Чингиз Абдуллаев

Полковник поставил свою кружку на стол.

Только сейчас он обнаружил, что все время держал ее в руках.

— Вы были женаты? — спросила она.

— Вот именно — был, — криво усмехнулся полковник.

— Она от вас ушла?

— Нет. Я даже не знаю, как все получилось Правда, мы ираньше жили как-то отчужденно друг от друга. Я все время бывал в командировкахона одна растила дочь. Потом я поехал в Чечню…

Он замолчал.

— Не нужно рассказывать, если вам это неприятно, —предложила она.

— Да нет, все уже прошло. Нас бросили в самуюмясорубку. Первыми гибли офицеры, пытаясь спасти молодых солдат. Никто непонимал, почему мы должны там умирать, почему нас бросили сюда? А потомпрактически всю мою группу расстреляли в упор из минометов и пулеметов. Я былтяжело ранен и очнулся, когда кто-то наступил на меня, считая меня погибшим.Потом меня привезли в госпиталь.

Он снова замолчал, но на этот раз она не прерывала его.

— Врачи считали, что я не вытяну. У меня былимножественные осколочные ранения, тяжелая контузия. Я почти не мог говорить, невидел и не слышал. Мне сделали три операции и перевезли в Москву. Я восемьмесяцев лежал в госпиталях.

И все восемь месяцев моя жена была рядом со мной.

— Она вас любила?

— Она меня жалела. Позже я узнал, что у нее был друг.Он появился еще до того, как я отправился в этот ад. Но, узнав о моем ранении,она самоотверженно все восемь месяцев просидела у моей постели. Этонеобъяснимая женская душа. Когда мне было плохо, она сидела рядом со мной.Может, потому, что врачи считали меня безнадежным, и она не хотела оставлять меняодного.

Когда я стал выздоравливать, между нами все было кончено.Через восемь месяцев я уже мог ходить. Еще через некоторое время меня выписалибольницы. Тогда она мне и сказала про своего друга. Я не знаю, когда мне былобольнее: тогда, когда я лежал почти мертвый или когда она мне это рассказала. Ине знаю, как я до сих пор его де убил. Может, просто решил ответитьблагородством на ее благородство.

Она меня все-таки выходила. И мы расстались. А дочь осталасьс ней. Вам не кажется, что все это было глупо? Женщины вообще необъяснимыесущества, существа иного порядка, чем мужчины.

— И вы не сделали попытки ее вернуть?

— Не сделал. Мне все стало безразлично. Знаете, явсегда восторгался декабристками, которые отправились за своими мужьями вСибирь. Мне казалось, что это так самоотверженно и красиво. Вот где цариланастоящая любовь. Но где-то год назад один историк, с которым мы сильно выпили,вдруг рассказал мне, что и там, в ссылке, в Сибири, некоторые мужья и женыизменяли друг другу. Вот вам и декабристки.

— Гадко, — передернула она плечами. —Наверное, ваш историк был женоненавистник. Или вообще человеконенавистник. Такможно сойти с ума, разуверившись в людях.

— Вот я и сошел с ума, — ровным голосом продолжалВысоченко. — А потом меня выставили с работы. По существу, они были правы,у меня ведь были такие ранения. Меня уволили в сорок лет и начали выплачиватьпенсию, на которую я мог покупать только черный хлеб и платить за квартиру. Воти все. И никаких шансов у меня больше не было. Вы знаете, какую пенсию платятпо инвалидности?

— Примерно знаю.

— Это цена моей крови за Чечню. Сначала мне платилиоколо миллиона старых рублей. Это примерно полтораста долларов. Если учесть,что квартиру я тогда снимал и платил за нее сто долларов, то на жизнь мнеоставалось только пятьдесят. До сих пор не знаю, как я тогда не умер!

— У вас не было профессии?

— Не было, конечно. Я ведь профессиональный милиционер,кончал Высшую школу милиции. Кому я такой был нужен? Мне предлагали идти либо ввахтеры, либо в охранники, либо в телохранители, двери открывать какому-нибудьсуке. Но я решил, что это не для меня. И тогда я сам выбрал свою жизнь. Сначалая стал искать ребят, которые могут делать то, что вы сегодня видели. Потом онистали искать меня. Образовался соответствующий круг клиентуры, кругисполнителей. Я стал принимать заказы на убийства. И сам стал убийцей.Собственно, ничего другого Я все равно делать не умел. Либо убивать, либоорганизовывать убийства.

— Много людей вы убили?

— Много, — сказал он, чуть запинаясь иморщась. — Вчера утром я убил троих. Правда, они были мразь, подонки. И,если бы я их не убил, они бы замучили невинную девушку и убили бы такого жемерзавца, как они сами. Так что, выходит, утром я сделал благое дело. А вечероммы брали банк. В охранников у входа мы стреляли вдвоем с напарником, но ядумаю, что двое на моей совести. И тот парень, которого вы увидели, когда шли.Все это сделал я один.

Он замолчал, потом вытянул руку. Рука дрожала. Онапосмотрела на нее и закрыла глаза. Он заметил, как она содрогнулась.

— Все правильно, — горько сказал полковник — всетак и должно было быть. Мне уже нет прощения. Бешеных зверей нельзя лечить. Ихнужно только убивать.

— Вы могли бы все это бросить…

— И снова жить на свою пенсию? — горько усмехнулсяон. — Те, кто меня туда отправил, ездят на «Мерседесах», приходят наконцерты с мобильными телефонами, щупают девочек и смеются мне в лицо. Может, янахожу своеобразное удовлетворение в том, что отстреливаю эту сволочь. Онижируют на наши деньги, на нашей крови. Это они бросили нас в мясорубку. Это заних мы умирали там, в Чечне. Это их конституционный порядок мы пытались привитьчеченцам. И вы хотите, чтобы я все это бросил? Нет. Это, если хотите, высшая местьза все, что со мной сделали. Я понимаю, что смешно смотрюсь в роли Робин Гуда,но за два года, пока я занимаюсь этим грязным делом, ко мне ни разу не пришлитепросьбой убить врача или учителя, инженера или даже журналиста. Заказываютвсегда толстосумов, которые что-то не поделили. Любое убийство — это деньги. Неверьте, если вам скажут, что наемные убийцы стреляют в кого-либо из-заполитики. В основе всегда грязные деньги. И отстреливают, как правило, тех, ктонарушает Правила игры. А если заказчик сам нарушает эти давила, то довольнобыстро заказывают и его.

В этой рулетке не бывает исключений. Если играть, то долженбыть готов к тому, что однажды выпадет «зеро» — круглое отверстие которое втебе сделает сама жизнь.

— У вас изощренная мотивация оправдания убийств, —сказала женщина. — Я все думаю, в какой стране вырастет мой сын?

— Через двадцать лет все будет по-другому, —убежденно сказал полковник, — так долго продолжаться не может. Либо насвсех раздавят и к власти в стране придет сильный человек, либо вакханалияразброда достигнет своего пика, и все развалится. Но такая страна долгосуществовать не может. Это я вам могу сказать точно.

— И никакого третьего варианта нет?

— А его и не бывает. Либо порядок, либо беспорядок. Награни пройти невозможно. Даже в таких странах, как США или Франция, в самыхцивилизованных странах Запада в ответственный момент нужны были такие сильныелюди, как Рузвельт и де Голль. Иначе все полетело бы в тартарары. Я уже неговорю про Пиночета или Франко. Или вы не согласны?