Концерт Патриции Каас. 8. И что дальше (Под Москвой) - Марк Михайлович Вевиоровский

узором

Земля и небо вспыхивают вдруг…

Свиридов попробовал петь не в полную силу, а так, для фона и для возможности размять ноги для желающих. К его голосу свой высокий и нежный голос добавила Ангелина, появившаяся на эстраде, и приковавшая внимание молодежи.

Вечер потек своим чередом.

Мало кто обращал внимание, что Свиридов и молодая певица пели без микрофона в руке – а звук был слышен во всем зале. Неприметный микрофон, выглядывающийся из-за галстука Свиридова и такой же светлый маленький шарик на щеке у певицы – и задрапированные колонки в углах.

У входа около двух полных цветов лотков скучали две цветочницы – пока еще цветов почти никто не покупал. Но на некоторых столах уже появились букеты – их дарили своим подругам.

Недалеко от сцены в углу за столом Курана, где обычно присаживался «Юрист», сегодня стояло три стула. Лицом к залу сидел Куран, внимательно наблюдающий за порядком и за работой официанток, у стены лицом к залу сидела нарядно одетая Марьяна, которую многие принимали за «хозяйку», и стол был накрыт на троих.

Танцевала в основном молодежь, и оркестр играл нечто похожее на модные танцы.

Потом музыка смолкла и перед сценой оказался Свиридов с гитарой.

От злой тоски не матерись,

Сегодня ты без спирта пьян:

На материк, на материк

Идет последний караван.

Свиридов пел как всегда негромко, но шум в зале мгновенно стих.

Опять пурга, опять зима

Придет, метелями звеня.

Уйти в бега, сойти с ума

Теперь уж поздно для меня.

Слушали внимательно и напряженно – скорее всего не ожидали такой песни. А Свиридов пел и продолжал сканировать публику.

Я до весны, до корабля

Не доживу когда-нибудь.

Не пухом будет мне земля,

Что камнем ляжет мне на грудь.

Гости еще только начали вторую бутылку, но такая благодать сквозила в их отношении к песне, что Свиридов решил особенно такие песни не педалировать.

Но тем не менее он закончил в полную силу – не громко, но забирая слушателей в плен.

От злой тоски не матерись, -

Сегодня ты без спирта пьян:

На материк, на Магадан

Ушел последний караван.

И очень тихо, почти про себя повторил:

На материк, на Магадан

Ушел последний караван.

Минута молчания взорвалась аплодисментами – хлопали, и даже что-то кричали, а кое-кто ринулся к певцу с полными бокалами. Но негромкое «сели назад!» возымело действие и все вернулись за свои столы.

А Свиридов просигналил Олегу #выпускай Гелю – «калитку».

И после небольшого оркестрового проигрыша из-за занавеса появилась дородная Кочура в длинном белоснежном платье, с оголенными плечами и ниткой жемчуга.

Ее внешний вид сперва не очень вязался с нежным высоким голосом.

Чуть только вечер опустится синий,

Чуть только звезды зажгут в небесах,

И черемух серебряных иней

Жемчугами украсит роса…

Ее звонкий голос заполнял, а Геля, поддерживаемая и Олегом, и Свиридовым вкладывала все чувства в слова …

Отвори потихоньку калитку

И войди в тихий садик как тень,

Не забудь потеплее накидку

Кружева на головку надень.

Ее голос летел и переливался, в каждое слово она вкладывала всю душу, и слушатели чувствовали это …

Там где гуще сплетаются ветки

У беседки тебя подожду,

И на самом пороге беседки

Поцелуй …

Отвори потихоньку калитку

Тут аплодисменты начались сразу, крики «браво», «бис!» и быстрые пробежки к цветочницам – сцену перед Гелей усыпали цветами.

А она кланялась, прижимала руку к сердцу, посылала воздушные поцелуи – а оркестр, там, за занавесом, негромко продолжал мелодию.

А Свиридов выделил мысленно недавно освободившегося – он сидел довольно хмурый, хотя и с дамой, за столом недалеко от Косаря.

Взяв гитару Свиридов направился к их столу и начал одновременно с гитарой:

А и налей-ка, милый,

Чтобы сняло блаж,

Чтобы дух схватило

Да скрутило аж,

Да налей вторую -

Что б валила с ног.

Нынче я пирую

Отзвенел звонок.

Он пел специально для сидящего напротив хмурого зека, только что вышедшего на свободу, для его подруги …

Нынче я гуляю -

Мне не нужен счет.

Мне вчера «хозяин»

Выписал расчет.

Я у этой стойки

Не был столько лет,

Не к больничной койке

Был прикован, нет!

Олег приглушил работу колонок и Свиридов пел почти неслышен залу.

Вези меня извозчик

По гулкой мостовой.

А если я усну -

Шмонать меня не надо.

Я сам тебе отдам,

Ты парень в доску свой,

И тоже пьешь

Когда-то до упада.

Вези меня извозчик …

Сидящий напротив даже стал тихо подпевать, и его подруга, взяв его под руку, подпевала тоже …

Вези меня извозчик

По гулкой мостовой.

А если я усну -

Шмонать меня не надо …

Свиридов кончил тихим аккордом.

– Примешь от меня? – спросил сидящий напротив.

– От тебя, Никанор, приму.

Олег совсем отключил микрофон Свиридова, поэтому дальнейшие слова никто не слышал.

А Свиридов с Никанором выпили, закусили огурцом.

– Где чалился?

– В Крестах. А ты?

– А я в Вологде … Не трогай пацанов, что тебя заложили. Они сами на днях спалятся, да с таким фейерверком. Будь!

Свиридов исчез за кулисами, музыка играла танцевальные мелодии и свободное место заполнилось танцующими. Танцевали и молодые – вновь испеченные муж и жена: он в черной паре, она в фате.

Но Свиридов появился вновь, и не спускаясь в зал запел:

Это сон,

Это белая словно фата

Петербургская белая ночь.

И Нева,

Мягко волны накатывает

На гранитные камни.

И парит белый ангел

От первопрестольной умчавшийся прочь.

И блестит

Мой серебряный крестик на шее,

Подарок от мамы.

Раздумье и грусть, мечты о былом и несбывшемся

Разведены мосты,

Разведены дороги,

Это Кресты,

Это Кресты,

Это Кресты

И разлука для многих.

Это Кресты,

Это Кресты,

Это Кресты

И судьба и разлука для многих.

Мало кто обратил внимание, что голосу Свиридова почти незаметно вторят женские голоса:

Напоет арестантскую песню

Сбежавший с Крестов ветерок.

И его намотает, как срок,

На себя Императорский флюгер.

И кружит, на лету кувыркаясь,

Как брошь на фате, голубок,

Он несет из Крестов

Письмецо на Арбат

Для далекой подруги.

А теперь женские голоса даже заглушали голос Свиридова

Разведены мосты,

Разведены дороги,

Это Кресты,

Это Кресты,

Это Кресты

И судьба и разлука для многих.

Было тихо, звякали горлышка бутылок о рюмки и фужеры, тихо