Другая половина мира - Михаил Ахманов

— Шкуру с койота тяжелей содрать, чем ощипать керравао!

— Ну, сейчас мы поглядим, кто сохранит волосы, а кто — перья!

Они перебранивались и хохотали, направляя движениями рук и свистом своих бойцов на валы; добравшись до санратов, Дженнак увидел, что три сотни солдат Кваммы занимают оборону с юга, севера и востока. Еще две тарколы плотными четырехугольниками темнели у колодца — видимо, в резерве; остальные уже поднялись на западный вал.

Повернув голову, Аскара вгляделся в лицо Дженнака:

— Видишь, мой господин, мы не решились атаковать, зато вонючки сами пожаловали к нам в гости.

— Кажется, ты говорил, что они нападут лишь через день?

— Говорил. Но у них, наверно, есть свой Аскара, нетерпеливый койот вроде меня. — Зубы санрата блеснули в усмешке. — Если ты не против, повелитель, пусть твой керравао Квамма отправляется на южный вал и следит, чтоб пожиратели грязи не прорвались в долину по речному берегу. А с севера…

— Туда я послал тарколу Орри, — перебил Квамма. — Эти кентиога — отменные стрелки, так что у подножия холма и ящерица не проскочит. — Дождавшись кивка Дженнака, санрат устремился к изгороди, выходившей к реке. — Счастливой охоты, старый койот! — долетел из темноты его голос.

— Побереги перышки, осторожный керравао! — рявкнул в ответ Аскара и поманил Дженнака к бойнице: — Погляди, наком, что они делают… Ну и ловкачи!

— Мимо рва на полном скаку проносились всадники; то один, то другой нырял вниз, сраженный стрелой. Но остальные что-то метали в ров — как показалось Дженнаку, большие мешки. Барабан на сигнальной вышке смолк, и теперь он слышал лишь топот рогатых скакунов, свист стрел да шелест толстых шерстяных рукавиц, скользивших по стержням луков; изредка раздавался гневный глухой рев раненых животных. Тасситы же молчали.

— Что они делают? — Дженнак повернулся к длинному санрату.

— Бросают мешки с землей. Завалят ров в двух-трех местах на ширину пяти копий и полезут на насыпь. — Аскара шевельнул плечами. — Не знаю, чего они добиваются. Их всего втрое больше, чем нас, а без лестниц, больших щитов и превосходства пять к одному Фирату не взять.

— Может, какая-то хитрость?

— Может. Но эту штуку, — Аскара вытянул из ножен свой огромный клинок, — не перехитришь!

Дженнак тоже обнажил оружие и вместе с Грхабом сдвинулся влево, к вышке. У частокола было тесновато; сейчас тут трудились сотни полторы бойцов, да еще столько же стояло внизу, сменив длинные копья на секиры. Стрелки Аскары, согнувшиеся у амбразур, метали стрелы непрерывным потоком — у каждого было по два арбалета, и стоявшие рядом копейщики перезаряжали их. Люди эти, служившие на границе годами, часто сталкивались с тасситскими набегами и имели большой опыт на сей счет.

Дженнак, однако, понимал, что сейчас атакующих стрелами не остановишь: ночью можно поразить цель за пятьдесят шагов, но не за сто. Рукопашная схватка была почти неизбежна.

— Скоро… — пробормотал Грхаб за его спиной. — Скоро полезут, поганые ублюдки… Чтоб Хардар припек им задницы!

Ров был уже засыпан в двух местах, посередине и у самой юго-западной вышки. Темная масса спешившихся тасситов прихлынула к отвесному склону холма в полном молчании. У них были лестницы, но немного, и жерди с набитыми поперечинами; еще Дженнак заметил, что многие воины раскручивают ремни с крюками на концах. Под стеной скопилось уже с полтысячи человек, недоступных для стрелков, остальные смутными тенями маячили где-то за рвом, непрерывно передвигаясь на своих косматых скакунах. Вдруг оттуда долетел протяжный вопль — «Харра! Харра!», сверкнуло пламя, и из темноты понеслись огненные стрелы. Они падали подобно дождю, и каждая несла сразу две смерти — на остром своем наконечнике и на древке, где пылал промасленный жгут соломы. Грхаб притиснул Дженнака к бревнам, прикрывая собственным телом; кто-то на стене вскрикнул, кто-то выругался, но шум перекрыла команда санрата:

— Дротики! Горшки! Поторопитесь, ленивые ублюдки!

— Пусти! — Дженнак попытался вырваться из медвежьей хватки Грхаба, но тот держал крепко. — Пусти, проклятый Хардар!

— Хардар мудр, — пригибая Дженнака к земле, поведал сеннамит. — Он не любит, когда суются под стрелы без панциря. Вот когда дерьмодавы полезут наверх…

Под стеной грохнуло — раз, другой — и Дженнак ощутил едкий запах горючего масла. Масло это являлось не столь губительным, как огненное кейтабское зелье, называемое молниями Паннар-Са, но ожоги от него получались жуткие, и боевой клич тасситов на мгновенье сменился проклятиями и стонами. Дженнак вывернул шею, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, но видел он сейчас лишь клочок звездного неба, нависший над краем бруствера. Внезапно в бревно, в локте от его лица, с глухим чмоканьем впился крюк, затем застучали жерди и лестницы, и, наконец, все звуки вновь перекрыл оглушительный вопль тасситов: «Харра! Харра!» Грхаб откачнулся вправо и рявкнул:

— Вот теперь — руби! Руби, паренек!

Снова паренек, подумал Дженнак, оглядывая стену. Стрелки, отложившие свое оружие, взялись за широкие секиры; за ними, отступив на пару шагов, вздымали древки копьеносцы. Снизу, где находились еще три тарколы, раздались слова команды, и воины ответили на них грозным ревом: «Одисс! Одисс! Ай-ят!»

— Не зевай! — крикнул Грхаб, широко размахиваясь посохом.

Железный шест свистнул, и голова тассита, возникшая над бруствером, словно взорвалась; человек безмолвно рухнул вниз, но на его месте тут же возник новый воин. Дженнак поднял клинки.

Нет, этот ночной бой на валу совсем не походил на схватку с Эйчидом! Багровыми языками металось пламя факелов, враги лезли по лестницам и веревкам, темным душным потоком перехлестывали через частокол, ревели, визжали и выли, потрясая топориками на длинных рукоятках, падали, стонали, умирали… На жутких их лицах в боевой раскраске метались, корчились тени, и выглядели они подобно ночным демонам — полуголые, окровавленные, ненасытные… Нет, в этом сражении не было ни красоты, ни достоинства, ни чести, как в поединках мастеров клинка и копья, и больше всего оно походило на бойню. Солдаты Одиссара, прикрываясь щитами, резали, рубили и кололи, и их наком тоже рубил и колол, сек податливую человеческую плоть, разбивал черепа, уродовал тела, посылал свои тайонельские клинки, словно косы в траву. Они потемнели от крови, сделавшись словно бы тяжелей, но этот первый признак усталости скользил мимо сознания Дженнака.

В какой-то миг на него наскочили трое; лезвия их топоров метались вокруг подобно готовым ужалить змеям. Он оборонялся, не в силах изловчиться и нанести удар, — эти степные воины действовали слишком стремительно, и, убив одного, он неминуемо попадал под топор другого. Но вдруг над плечом его мелькнул железный шест — словно копье, посланное в цель, — и один из противников рухнул наземь с развороченной грудью. Левый клинок Дженнака по рукоять погрузился в живот другого, хлынула кровь, тассит согнулся, выронив топор, и тут последний из оставшихся в живых метнул свое оружие. Лезвие его лишь слегка царапнуло шлем с головкой сокола — Грхаб успел перехватить топорище и с презрительной гримасой отшвырнул в сторону. Посох сеннамита приподнялся, попал тасситу между ног, подбросил в воздух, и воин, перелетев через изгородь, с жутким воплем канул в темноту.