Предрассветные миражи - Ника Муратова

визы и так далее. Все, что есть. Я использую свои связи, подниму архивные документы, мы выясним, было ли нарушение, или вам нечего опасаться. Но это займет время. Придется подождать. В этой стране ничего быстро не делается.

— Сколько подождать?

— Минимум неделю, а то и две. Я бы вам посоветовала пока забронировать билеты ну, скажем, на конец следующей недели плюс минус три дня, а там посмотрим.

Она покачивала пухлой ногой в черных остроносых туфлях на высоком каблуке и разглядывала Ладынина с ног до головы.

— Не так часто у нас туристы из ваших краев бывают.

— Да я и не турист.

— Я знаю. Кстати, я знаю и мужа вашей знакомой, Глеба. Хороший парень. Жаль, что…

— Что?

— Да так… Кристине надо отсюда уезжать, это вам правильно посоветовали. Ну, до свидания, господин Ладынин.

Они попрощались, и Андрей корил себя за ненастойчивое любопытство. Почему ей жаль Глеба? Что она знает? Похоже, знает она все и обо всех в этих краях. Наверняка ее муж здешняя шишка. К таким людям стекается информация со всех уголков. Тиффани оставила не очень приятное впечатление: слишком уверенная в себе, напоминает танк, с такой не хотелось бы встретиться в неформальной обстановке. И таких лучше иметь в друзьях, чем во врагах. Но, похоже, ей с ее связями будет легче всего раскопать информацию по Кристине.

Войдя в номер, он опять увидел конверт, просунутый под дверь. На этот раз в нем оказались фотографии, сделанные в «Двойном счастье». Андрей свалился в кресло, закинув ноги на журнальный столик, и принялся разглядывать снимки. Изнурительное ощущение жары, неприятный осадок от встречи с Тиффани — все улетучилось. Он смотрел на фотографии и пытался определить, что же его так удивляет. С одной стороны, фото были очень забавные. Невозможно было смотреть на них без улыбки — перемазанный с ног до головы, сосредоточенный на щипцах для колки, с перекошенным от жгучего перца лицом, хохочущий, с бутылкой воды в руке… Это был он и не он. Таким он себя не помнил. Андрей подумал, что, пожалуй, не сможет показать эти фотографии Кире. Он представил себе, как поползут вверх ее тонко выщипанные брови и в глазах застынет немой вопрос: «Ты позволил себе так себя вести? Ты что, был пьян?» Да он ведь и не позволял специально! Все вышло само собой. Это все Кристина виновата со своим «Двойным счастьем» и крабами. Безумие заразительно. Да, несомненно, он сходит с ума.

Глава 15

Она заехала за ним в полдень. На этот раз никакого озорства в глазах, задумчивая, одета очень просто — клетчатая рубашка и джинсы, ноль украшений, полное отсутствие косметики.

— Ну что, едем?

— Куда?

— А тебе не все равно? Приедем, увидишь.

— Спасибо за фотографии.

— За какие? А-а-а, эти… Не за что. Будет что вспоминать унылыми вечерами.

— Почему вы так уверены, что мне грозят унылые вечера?

— Нет? Не так? Опиши мне свой стандартный вечер.

— Ну обычный семейный вечер.

— Ужин с женой, телевизор, газета и на боковую. Так?

Андрей опять почувствовал нарастающее раздражение. И как ей так легко удавалось выводить его из себя? Почему он должен оправдываться перед ней за стиль своей жизни? Да, его вечера именно так и проходят, а что тут такого? Да, его и самого это ужасно раздражает и порой навевает смертельную тоску, но ведь так живут миллионы людей! Жизнь как жизнь, не хуже, а во многом и лучше, чем у других. Почему она возомнила себя судьей его жизни, что она из себя вечно строит? Чем больше он распалялся, тем больше осознавал, что злится не столько из-за ее слов, сколько из-за того, что и сам так думает, только не хочет себе в этом признаться. Сколько времени он подспудно чувствовал неудовлетворенность своим образом жизни, но не мог дать точного определения тому, что же является причиной. Надо было приехать за тридевять земель и встретить Кристину, чтобы пласт за пластом вытащить все это наружу.

— Молчишь… — многозначительно произнесла Кристина, словно вынося приговор. Они проезжали мимо каких-то бараков на сваях, похожих на казармы. Судя по количеству людей, праздно сидящих вокруг бараков, в каждом из них жило не менее десяти — пятнадцати человек, а то и больше.

— А чем ваши вечера отличаются от моих? — Андрей еле сдерживал невольную агрессию в голосе. — Разве что тем, что проводите их одна? Ведь Глеб, насколько я понял, живет в другом месте, на острове?

— Доложили уже… Да, он бывает здесь только наездами. Но скучать мне не приходится. Я редко провожу их одна. И уж точно редко провожу их на диване перед телевизором. Но ты не расстраивайся. Ты просто попал в обойму среднестатистического гражданина своей страны. Вернее, тебя занесло туда попутным ветром с рождения, и это трудно изменить. Это не хорошо и не плохо. Но знаешь, что я тебе скажу? Ты ведь не чувствуешь себя в этой обойме на своем месте. Возможно, ты находишь там ощущение защищенности, стабильности, но это — не твое.

— Откуда вам знать?

— Немного разбираюсь в людях. — Она улыбнулась. На сей раз не насмешливо, а дружелюбно. — Тебя бы вырвать оттуда, из твоего болота.

— Ошибаетесь, уважаемая. Болото тянет вниз, а я продвигаюсь вверх.

— Уверен? Что-то твои глаза говорят о другом. Но ты можешь упорствовать, сколько душе угодно. Мне-то что, просто жалко. Некоторые люди могут прожить совсем другую жизнь и в силах это сделать, но нерешительность не дает им сойти с привычной колеи.

Она свернула с дороги, заехав в распахнутые ворота. Надписи над воротами не было. Судя по людям, неторопливо вышагивающим по территории, это была больница.

— Приехали.

— Куда?

— Главный и единственный госпиталь Порта Морсби. Добро пожаловать в царство бедности и разрухи. Я здесь работаю.

— Все-таки работаете? У вас же нет разрешения на эту работу?

— А я бесплатно. Просто помогаю им, чем могу. Вот что, уважаемый Ладынин. — Она остановилась на полпути к ближайшему зданию, задумалась. — Проведу-ка я тебя для начала в общее приемное отделение. А то здесь, в специализированных, где я обычно бываю, ты можешь получить неправильное представление.

Конечно, Андрей и раньше имел некоторое представление о клиниках в странах третьего мира. Видел по телевизору, читал о них в книгах и журналах. Здесь, проходя по бесконечным коридорам, перешагивая через больных, облепленных мухами, невольным движением зажимая себе нос, он понял — ни одна передача или фотография не могут передать всей полноты картины. Спертый, удушливый воздух, до отказа наполненный