Щучка - Маша Ловыгина

Маша отвела взгляд:

— Мне нужно настроиться. Выбрать место, присмотреться, понимаешь? Давай завтра? Когда я уже буду представлять, что и как.

Люсьен пожал плечами и стал ворошить альбомные листы на столе.

— Обоев точно нет у тебя? — Маша испугалась, что он захочет предложить ей свои альбомы или рисунки. — Можно что-то простое, ненужное.

— Обои, откуда? — хмуро спросил Люська. За ними ехать надо. А я и ремонт здесь делать пока не хочу…

— Подожди, я видела рулон бумаги у тебя на кухне.

— Где это?

— В шкафу. Когда пряники доставала… — воспоминания накрыли удушливой волной, и Маша поспешила из комнаты, пока Люська не нашёлся, что ей ответить.

— Вот, смотри, — она покрутила свёрнутым пожелтевшим рулоном ватмана. — Не знаешь, что это? Не твоё?

— Хрень какая-то. Тут если полазить, чёртову прорву барахла разного найдёшь. Ну ты видела в сарае, — махнул рукой Люська. — Раньше бабка не разрешала выкидывать. Тащила в дом мусор всякий. Я уж её нормальную и не помню. Кажется, что всю жизнь с прибабахом была.

— Зря ты так… Знаешь ведь, почему она такая стала, — Маша аккуратно потянула резинку, освобождая рулон, но она вдруг лопнула у неё в руках от ветхости. — Я на ватман альбомные листки приклею, и получится у меня хорошая плотная подставка. А из стула мольберт можно сделать. У меня есть старый стул…

— Откуда? — моментально зацепился Люська.

— Я же домик сняла… Такой, маленький, за берёзовой рощей…

— Игнатовых, что ли?

Маша не ответила и замерла, уставившись на развёрнутый лист.

— Что там? — Люська подошёл совсем близко и ухватился за параллельные концы, помогая Маше выпрямить закручивающийся лист.

Поначалу Маша даже не поняла сначала, что было на нём изображено. Пришлось чуть отдалить ватман от себя, чтобы в плавных отрывистых очертаниях разглядеть женскую фигуру. Женщина сидела в пол-оборота спиной, повернув голову, и её длинные волосы несколькими мазками обрисовывали высокую скулу и острые ключицы, доставая почти до середины тонкой талии.

Маша охнула и, выпустив край листа, не стала возвращать его на место, скрыв тем самым изгиб бедра и тонкую ногу. Она перевела взгляд на пальцы Люськи и увидела, что они побелели от напряжения, что было заметно даже под слоем загара и рабочей впитавшейся грязи. Она не знала, о чём он сейчас думал, и сама не понимала, что сказать. В обнажённой женщине безошибочно угадывалась мать Люсьена — Зиночка. И по реакции Люськи стало понятно — он видел этот рисунок впервые. Маша кашлянула и попыталась свернуть ватман.

— Подожди, — казалось, что Люське не хватало воздуха. — Это что?

Маша забрала рисунок, и он моментально скрутился обратно.

— По всей видимости, портрет твоей матери…

Люська отпрянул. На его лице возникла брезгливая гримаса.

— Она что, голая перед кем-то сидела?

От негодования Машу просто захлестнуло.

— Как ты можешь?! Это… это прекрасно! Подожди, может здесь есть подпись… — она снова развернула рисунок, но имени не нашла. Внизу находилось лишь полустёртое короткое слово «Ты…».

Люська хрустнул пальцами, сжимая их в кулак.

— Если ты будешь так реагировать, то я заберу картину себе, — пригрозила Маша.

Люська, весь красный, отвернулся.

— Выдохни и подумай, — Маша засобиралась, укладывая карандаши и палитру в простой пластиковый пакет, выданный Люськой, — и не ищи меня пока. Я зайду вечером. Мне тоже надо побыть одной…

Она довольно быстро дошла до берега реки. Солнце опять припекало, словно час назад и не думало разлиться дождём. Но Маше было уже наплевать на любые погодные изменения. Ей хотелось тишины и покоя. Хотелось взять в руки карандаш, сфокусироваться на белой поверхности листа, сделать первое движение…

«Чёрт возьми, — Маша вздрогнула от стремительной, как молния, мысли. — А вдруг это…»

Она судорожно полезла в карман и достала сложенное письмо, которое так и лежало в её джинсах после посещения кабинета Николая Августовича Цапельского.

«Душа моя, Радость моя, Боль моя…» — Маша наспех запихивала обратно в пакет только что выложенные принадлежности. Ей просто необходимо было встретиться с Катей. Но с каждым мгновением решимость покидала её. Что она скажет домоправительнице? «Смотрите, Катя, что я нашла! Ну-ка, расскажите, кто написал это письмо, кто нарисовал голой вашу соседку, и почему Зина покончила собой? Дивно… как бы тебя саму не упекли за все твои домыслы и обвинения, Рощина…»

Маша никак не могла остановить поток мыслей, закручивающихся сейчас вихрем в её голове. Чтобы угомонить этот ураган, нельзя было просто забыть и выкинуть факты из головы, следовало разобраться во всём, ответить на все вопросы. А чтобы сделать это, ей необходимо было оказаться в доме Цапельских всеми правдами и неправдами. Но каким образом это сделать, Маша решительно не представляла. И всё же она пошла туда на свой страх и риск.

Первым, кого Маша увидела, был Борис Егорович. Он разговаривал с полицейским и, слушая его объяснения, кивал головой. Маша ускорила шаг.

— Здравствуйте! — с ходу начала она. — Вы должны меня выслушать! Это я…

Борис Егорович резко обернулся и, больно ухватив Машу за плечо, потащил в сторону. Из дома вышел ещё один мужчина. В руках у него были мусорные пакеты.

— Ты чего, чего, Машуля… — шепотом заговорил Борис, склонившись к самому её уху.

— Я должна сказать! Я ведь тоже была в этом доме… И это я нашла тот пузырёк, который вы…

— В руки брала? — спросил Борис.

— Вроде нет… Понимаете, он в ведре лежал, в ванной. Я просто взглядом зацепилась, а потом в салфетку завернула. Мне Катя сказала про аллергию, а я Люське, а он позвонил… Я не хотела…

— Тс-с, шебутная, — усмехнулся он. — Молодец, глазастая… Я в тебе не сомневался.

— Как же теперь похороны?

— Ты погоди, погоди, — Борис мягко похлопал Машу по спине. — Решат всё знающие люди. Проверят. Ты всё правильно сделала, — он ободряюще улыбнулся, — главное, вовремя.

Маша оторопело смотрела на него, путаясь в предположениях.

— Ты как сама? — Он заметил выпирающую из пакета бумагу и кисти. — Рисуешь? Молодец, рисуй.

— А если вдруг…

— А ты не думай… Когда Костя приедет, ты его обогрей и утешь, лады? — глаза Бориса стали холодными и пронзительными.

Маша нахмурилась от подобной фамильярности.

— Я понимаю, тебе нелегко. Но ему сейчас будет ещё хуже… — кривоватой улыбкой Борис попытался сгладить впечатление от своих слов.

— Я не понимаю…

— Твоя теория не такая уж мутная, — произнёс Борис. — Экспертиза и так подтвердила остановку сердца от удушья, так что теперь осталось выяснить, на что началась аллергия. Но раз ты говоришь, что мы это найдём, значит мы найдём.