Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина - Бретт Кук

в жизни для них внове, все вызывает вопросы, ничто не принимается как должное. Если у Замятина и есть идеология, то она такова: человечество должно «быть как дети». Более того, Замятин воплощает свое кредо в жизнь. «Мы» представляет собой своеобразную противоположность «роману воспитания». Смысл описываемых событий в том, чтобы содрать слои идеологической обработки как с Д-503, так и с нас самих, раскрыть нашу глубинную человеческую природу, данную нам при рождении колоссальную способность к самым разным формам развития. Кроме того, роман организован как игровой текст, чтобы во время чтения мы могли играть, раскрывая в себе ребенка. Это неизбежно ведет к вольнодумству. Таким образом, становится ясно, почему свою «самую серьезную вещь» он называет одновременно «самой шуточной» [Замятин 2003–2011, 2: 4].

Угроза, которую для любого жесткого общественного порядка представляет незрелость, исходит от поведения, наиболее характерного для детей, – игры. Безудержная, спонтанная игра – это средство развития любопытства ребенка. В свободной детской игре все участники начинают на равных, со всеобщего согласия, никакие авторитеты не признаются и случиться может практически что угодно. По сути, игра непредсказуема. Воспитание обычно призвано направить эти свойства в дозволенное русло, но это чревато размыванием составных элементов игры. С полным правом воспитание и образование можно назвать средствами усмирения каждого нового поколения варваров.

Но такое варварство в условиях приобретенной поведенческой гибкости обладает адаптивной ценностью. Вспомним «Новое платье короля» Г. X. Андерсена – согласно русским формалистам, классический образец сказки: эта история наилучшим образом передает, если не предвосхищает то, что произошло в Румынии в 1989 году, когда митинг в поддержку возвращения Н. Чаушеску внезапно превратился в восстание. Хотя режим Чаушеску был самым жестким в социалистическом блоке, во всяком случае в плане внутреннего контроля, толпа внезапно увидела его правление в истинном свете и почувствовала собственную силу. Приветственные крики переросли в насмешки, и диктатор был свергнут в течение нескольких часов. Нечто подобное происходит с Благодетелем в «Мы», когда Д-503 внезапно смеется, как ребенок у Андерсена, и всемогущий тиран оборачивается бессильным [283]. Д-503 должен был немедленно быть наказан за мыслепре-ступление, но уходит совершенно невредимым. Как предполагает Пинкер, «юмор может быть оружием против господства» [Пинкер 2017: 602]. Как и харизма, господство – в глазах смотрящего – это ситуация, которая может меняться в зависимости от того, как она воспринимается. Пинкер предполагает, что юмор заразителен, потому что он обеспечивает наблюдателю-оппозиционеру крайне необходимую ему поддержку. Ссылаясь на «Новое платье короля», Пинкер утверждает, что юмор делает возможным свержение тиранов [Там же: 603]. В «Мы» Д-503 пишет: «…смех – самое страшное оружие: смехом можно убить все – даже убийство» [279]. Действительно, мало что может быть более серьезным и ценным, чем игра. И детская игра – прекрасный способ подчеркнуть антиномию между человеческой природой и большинством случаев утопической социальной инженерии. В этом качестве она играет в антиутопическом шедевре Замятина жизненно важную роль.

2. Зачем нужна игра

Таким образом, жестко организованные западные общества имели все основания подавлять спонтанную детскую игру. Платон смотрел на нее довольно мрачно и считал, что детские игры следует ограничить рамками «умеренности» и «разумности любой ценой» [Kelly-Byrne 1984: 173].

Игры наших детей должны как можно больше соответствовать законам, потому что, если они становятся беспорядочными и дети не соблюдают правил, невозможно вырастить из них серьезных законопослушных граждан [Платон 2015: 143].

Греки смотрели на молодых людей как на «недорослей» и предоставляли им общественное положение только в зрелом возрасте, хотя именно Эллада, по-видимому, была первым обществом, поощрявшим игры для взрослых [Stone 1971: 5]. Христианская церковь не одобряла детских забав, имевших целью, как считалось, лишь удовольствие. По церковным представлениям, будущий святой отличался тем, что отказывался участвовать в детских играх. На иконах Богоматери с младенцем Иисус обычно изображался какриег senex — духовно зрелый не по возрасту ребенок. Детство, по сути, отрицалось. Дети должны были вести себя как взрослые. Одежды или занятий, специально предназначенных для детей, практически не было. Напротив, их как можно раньше заставляли вступать в гильдии и приобщаться к различным видам детского труда. М. Коннер считает, что примерно то же происходило в аграрных обществах, для которых типично использовать детей на длительных полевых работах. Это одна из основных причин, объясняющих продолжительность и сроки школьных летних каникул в западных обществах. Игровое обучение нередко приносится в жертву, когда люди отходят от образа жизни охотников-собирателей, предполагающего большое количество свободного времени [Коппег 1982: 247].

Мы постепенно заново открываем для себя правильность первобытных обычаев в отношении игры, – очевидно, нам это подсказывает интуиция. Лишь в конце XVIII века западная культура начала ощущать, что в игре может быть какая-то польза. Вклад военизированных видов спорта, таких как верховая езда, бокс и фехтование, в укрепление национальной обороны был оценен по заслугам, и подобные игры стали поощряться. Герцогу Веллингтону приписывается популярная фраза: «Битва при Ватерлоо была выиграна на спортивных площадках Итона». Были приняты законы, запрещающие детский труд. В некоторых утопических произведениях со временем нашлось место и для игры. В книге Ш. П. Гилман «Женландия» («Herland», 1915) общество, состоящее исключительно из женщин, постоянно разрабатывает для детей новые игры, чтобы адаптировать воспитание к меняющимся социальным условиям, – таким образом игра связывается с культурной адаптацией [Booker 1994: 51]. В свою очередь, Скиннер в «Уолдене Два» выступает за «подробную и тщательно разработанную программу воспитания с самого рождения, чтобы к относительно юному возрасту дети полностью усвоили идеологию, на которой основано общество» [Там же: 247]. Согласно нашей модели различения утопии и антиутопии, интересно, что в антиутопических произведениях роль игры, казалось бы естественной для развития человека, либо преувеличивается, либо игнорируется. В «О дивный новый мир» детей воспитывают в системе, где средством внушения служит электрошок; при этом, став взрослыми, они могут почти все время свободно заниматься всевозможными видами спорта, включая весьма вольные сексуальные игры, – в результате им так и не дают по-настоящему вырасти. У оруэлловских членов Партии в «1984», похоже, вообще не было детства. Здесь детей настраивают на более жестокие игры – например, доносить на своих родителей а-ля Павлик Морозов. Игры, как детские, так и взрослые, практически отсутствуют и в Едином Государстве.

Право игры на существование было признано еще и благодаря открытию, что она существует практически повсеместно, во всех обществах. Ф. Шиллер считал игру квинтэссенцией человеческой природы: «…человек играет только тогда, когда он в полном значении слова человек, и он бывает вполне человеком лишь тогда, когда играет» [Шиллер 1957: 302]. Но игра