Руда. Возвращение. Скрижали о Четырех - Надежда Ожигина

– Отведай-ка этого вина, блудный братец! – принес нежданный ветер голос Императора. – Такого ты и за ракушечник не купишь!

Линар с наслаждением пригубил серебряный кубок, растекся в кошачьей улыбке от удовольствия, согласно закивал, отвесил комплимент Рандире, что-то крикнул пирующим гостям. Гомон оглушил, картинка сбилась, поехала: вот довольное лицо Рада, помолодевший Линар, Рандира, столы, столы, яства, жующие, хохочущие рыцари… кубки, летящие вверх в сомнительной здравице… Голоса… голоса…

– Все слишком хорошо, чтоб оказаться правдой, – шепнул кто-то. Где-то. – Подозрительно, не так ли?

Когда припекало, Эрей умел двигаться быстро, заклятья же опережали тело. Маг успел ухватить эхо нездешней фразы, потянуть, удержать голос, накинуть на аметистовый перстень петлю из формулы хрусталя, пронзающего пространства, дернуть Сильнее…

– Это Ад? – с невольной дрожью воскликнул кто-то. – Зачем я здесь?

И все вернулось. Ночь, тьма. Кладбище рядом с заброшенным капищем. Викард, говорящий со звездой.

– Это жизнь, – спокойно ответил проснувшийся маг, приподнимаясь на локте. – Добро пожаловать в реальность, Истерро.

Белый брат робко шагнул к разгоревшемуся костру. В руках он держал полный бокал и чей-то веер, от монаха остро и сладко пахло духами и помадой, которую он тщетно пытался стереть с губ.

– Явление, возьми меня Эттивва! – расхохотался пришедший в себя инь-чианин. – Что, хороша была обедня? Или что там у вас? Полночные бдения? Хей, братко, пошли его обратно, пусть на всех выпивки притащит!

– Ох, правда, пошлите меня… обратно! – взмолился Истерро, осматриваясь с нескрываемым ужасом. – Я больше не буду, честно! Я был так сражен увиденным, что забылся. Но я вас больше не потревожу, не разбужу, клянусь Возвращением Бога! Всей верой в Него клянусь!

– Ложитесь спать, Истерро, – кратко приказал Эрей. – С утра прикупим вам ишака и вместе вернемся в Мантрей.

Викард снова захохотал, пугая бредущую дальними тропками нечисть, и подмигнул побратиму. Маг пронзительно свистнул, темнота кивнула в ответ, и через минуту растерянный Истерро держал в руках чей-то плащ, дорогой, почти новый. А вот бокал с вином у Белого уперли, не побрезговали. И веер дамский, блестящий. Повезло кому-то, сменял – так сменял.

– А все-таки… – покорно прижимая к груди подарок, спросил монах. – Все-таки это странно, да? Венценосные братья терпеть друг друга не могли, и вот… Я от изумления дара речи лишился!

– В детстве они были очень дружны, – зевнул Эрей. – А теперь… Теперь, в Светлых кругах, тень отступила, и Лин стал прежним, а Рад этому… рад.

– А вы?

Будь моя воля, – сонно думалось магу, – я заковал бы младшего в чистейшее серебро, поил бы серебром, держал бы в серебряной комнате с видом на серебряный рудник. И если б он выжил, – вышел бы оттуда человеком.

Нет здесь твоей воли! – хлестко усмехнулось надвинувшееся небо, складывая звезды в жестко очерченный рот. – В целом мире нет твоей воли, лишь моя, и ты ей подвластен.

Знаю! – кивнул звездам Эрей и уснул, теперь уже до рассвета.

Рассвет начался со вздохов и причитаний, и бормотаний. Эрей тянул на себя зыбкий и зябкий туман, болотный, мягкий, будто пуховое одеяло. Нежился в промозглых испарениях, чувствуя, как новые Силы питают тело, и дышится все легче, все слаще, как мечталось дышать всем жильцам неспокойных склепов, всем, умиравшим от проклятой лихоманки, с сожженными кашлем, изодранными в клочья легкими. Нет средства целебнее крепкого сна на кладбище возле болота, упоительно просыпаться, будто заново рождаясь, наливать в себя, словно в сосуд, Силу местных обитателей, впитывать, переваривать, делать своей Силой, своей мощью! Разве что Океан… Но и Чаша Океана имеет Дно, из Нее нельзя черпать вечно.

– Прости нас, Господи, сирых и убогих, рабов Твоих грешных, ненасытных, неумеренных.

Эрей невольно вслушался в бормотание, успев привыкнуть к жалобным рыданиям духов в предрассветном сумраке. Все тот же монотонный речитатив, только голоса чище, да слова больно смахивают на молитву… Голоса… Голос!

– Да воздастся нам за дела наши неправедные, со всей Твоей строгостью, но пощади души слабые наши – со всей Твоей милостью, да направь нас на Путь истинный, укрой от зла и искусов дланью Твоей милосердной, всеобъемлющей. Пошли нам покой в конце Пути нашего, у Калитки Дщери Твоей седовласой, как прошу я у Тебя покоя для хозяина приветливого капища, темных душ неприкаянных, в склепах до поры томящихся, для…

– Вы с ума сошли, Истерро! – подскочив, рявкнул маг, заглушая слова светлой формулы. – Какого черта вы тут творите?!

Монах резко вскинул голову, раздосадованный тем, что прервали обрядовую молитву, и изумрудное сияние хлестнуло из его глаз, хлынуло на мага, норовя поглотить, опутать, подчинить воле Рудознатца и бывшего Голоса его.

Я пытаюсь подарить им покой! – ударил в голову безмолвный приказ. – Не мешайте! Все мы, грешники, мечтаем о покое, все мы его получим по грехам и по трудам! Всю ночь я не сомкнул глаз, внимая мольбам о помощи, но теперь… Рассвет близок, теперь мое время, дозвольте же отмолить безвинно канувших, неправедно погребенных, дозвольте…

– Нет! – Эрей рыкнул так, что сонно таращившийся Викард, переводивший взгляд с одного на другого, подтянул ближе двуручник. – Не дозволю! Наводите порядок в Святой земле, а капища оставьте Тени! Это моя территория, не вам ее марать дешевой молитвой!

Смоляная душная лава ударила навстречу изумрудам, затопила, удержала, разорвала в клочья гипнотический приказ, опрокинула самого монаха, точно куклу, сбила с колен.

Маг стиснул зубы и кулаки, впившись ногтями в ладони, чтобы не гнать его дальше, вон, прочь, чтоб не добить безумца, посмевшего…

– Э! Э-ээ! – гаркнул что есть мочи Викард. – А ну прекратить мажьи схватки! Это вам не Аргосса дрянная, внешний мир, долго тут не протянете!

Эрей отступился сразу, будто пощечину получил. Даже щеку потер от полноты ощущений. Прав побратим! Нашел противника, придумал дело: со светлым драться по законам Аргоссы. Из-за чего? Княже упаси!

– Спасибо, – кратко бросил он инь-чианину и пошел умываться.

Вода в ручье текла ледяная, прозрачная, маг черпал ее горстями, пил, жадно, яростно, будто вода была источником всех его бед, и он стремился поскорее осушить этот источник. Вода слепила глаза, хотя солнце еще не открылось, играла невозможными бликами, заставляя то щуриться, то всматриваться до рези, до одури, вода ворожила. Казалось, дно много глубже, уходит слой за слоем до самого ада, и там, на дне – колышутся чьи-то лица, мигают губастыми рыбами, и тени скользят, тени, хороводы водят, руками-плавниками машут, и хочется нырнуть к ним, раствориться, поплыть… Утонуть взаправду, взахлеб…

Волчье чутье рвануло его из ручья, и в тот же миг знакомое когтистое копыто ударило в источник, еще раз, еще, столп пламени вскипятил отравленную воду, выпаривая взбунтовавшихся призраков.