Руда. Возвращение. Скрижали о Четырех - Надежда Ожигина

– Забавно.

– Что?!

– Я не в обиду, сядьте. Выходит, что и в Братстве рождаются последыши.

– Последыши?

– Такие, как я. Не чистокровные маги.

– А среди ваших предков были темные, советник?

– Маги, вы имеете в виду? Не думаю. Но мои предки пришли в Хвиро вслед за Эттиввой. А весь Инь-Чиань от самого бунта лежит под Тенью и склонен к темной магии.

Истерро недоверчиво хмыкнул и отработанным годами широким плавным жестом указал на Викарда:

– Ну, варвар же не склонен?

Смутился под ехидным взглядом Викарда и руку опустил, даже сел на нее от греха. Викард расхохотался.

– Варвар как раз склонен, – с усмешкой возразил Эрей, наслаждаясь представлением. – Как и всякий мра… хм… мракоборец.

– Я, когда малой был, – вклинился Викард, – слыхал от стариков, какие дива в былые времена творили белые. Чуму движением перста изгоняли. Битву прекращали единым словом. А уж об устройстве мира знали – будто сам Господь все разъяснил перед Уходом, для чего у него какая мелочь приспособлена. А потом у нас много народу от чумы повымерло. Белых позвали – с трудом деревеньку отстояли, надорвались. Вот ты, Бабник, можешь словом единым? Ну хоть что-нибудь можешь?

– Может, – уверенно прервал его маг. – Я в него верю.

– Не смеши! Он сам не верит в себя, а куда им, пресветлым, без веры?

– Мы вырождаемся, – спокойно признал Истерро. – Мы слабеем. У нас нет Живой Струи, и Океан от нас гораздо дальше.

– Вы тратите Силы на пустяки, – возразил Эрей. – А Океан – един для нас, грешных.

– Мне нужно два дня усиленного поста и медитации, – вспылил монах, – а вы врываетесь туда в крови и копоти, между делом, прыгая по лестнице, не ради созерцания, сокращая путь! Не все рождаются магами Камней, советник.

– Вы думаете, вас обделили, но это тупик. Тупики не выведут в Океан.

«В Океане еще рассвет. Там время ленивое, тянется», – соблазнила нежданная мысль. Эрей прихватил Истерро за локоть, махнул побратиму и тотчас услышал заветный гул. Концентрация Силы забурлила, вспенилась игристым вином, выстрелив, что бутылочная пробка… Из капища всегда выходилось легче, короче на полшага. Из капища до Высшей Сферы – рукой подать.

Волна шелестела, радуясь новому дню, догоняла подружку, накатывала, снова отставала и пускалась в извечную погоню. Заря только пробивалась над Океаном, и кисея тумана подернулась розовым, сначала робким, как румянец девушки, потом все ярче, все опасней, яростней, миг! – и Океан пропитался кровью, еще, еще, снова, кровавая пена на губах убитого воина… Свет! И волны, и шорох, и шелест, и вспышки, огненная рябь по Воде, сияние пронзает толщи, и хочется петь, и смеяться, и плакать в тоске по бездумному детству. Магам недоступны эмоции, больным, кастрированным на души магам, и человек Шарно Э’Вьерр с громким хохотом упал в блаженные волны. Рядом самозабвенно брызгался инь-чианин; Викард бывал уже в Океане и теперь потешался над изумлением монаха, Викард, прошедший без медитации и, упаси Единый, без поста, живым примером веры в свои Силы.

Истерро смеяться не стал. Он предпочел заплакать. Неспешно нырнуть в глубину Океана, мешая слезы с бесценной влагой. Но было видно: Бабник счастлив, будто все девушки мира возлюбили его больше жизни.

Заря горела над Океаном, и томное, недоспавшее солнце лениво расправляло лучи. Было хорошо. Не безумно, не сладостно. Хорошо.

Этого ощущения им хватило надолго.

Бесновались в заточении дерзкие маги, бесСильные – за границей темницы своей, безумной Аргоссы. И в жалком упорстве возвели они новую Стену, не пускавшую в страну чужаков, сводящую с ума, убивающую сознание и телесную оболочку. Зажили, гордясь своей непокорностью, окончательно отгородившись от внешнего Мира.

А в Мире том стало твориться недоброе.

Стали в простых человеческих семьях рождаться – способные к колдовству, наделенные Силой, Последыши. Дремала в них Сила – до времени, но и жить – не давала.

Если хватало воли противостоять темному Зову, оставался человек – человеком, жил незамеченный Богами и умирал бездетным.

Иногда случалось и так, что бурлила внутри, не давала покоя частичка Тени, и Сила выплескивалась через край, и слушались слова камни. Становился такой человек жрецом, поклонившимся Князю, или Ловцом камней, или воином, изгоняющим Тень, мракоборцем.

Но если велика была тяга к неведомому, и могущество искрилось в бунтарской крови, лишая сна, – отправлялся изгоем к Тайной границе Аргоссы, и Стена пропускала Избранника, и радовались маги приходу Последыша.

За Гранью безумной Страны принимал он ученичество и, выдержав посвящение, умерщвленный и заклейменный, припадал губами к источнику Каменной Силы. С этих пор отступала от него Милосердная Дева, и всемогущее Время теряло над ним свою власть. Отрекалась от него старость, страшились Силы его болезни и раны.

Лишь тоска и усталость проникали в обновленное бездушное тело. И когда становилась их пытка невмоготу, могущественный маг прощался с учениками и с той же жадностью припадал губами к роднику БесСилья, осуществляя право Последнего Глотка.

Они собрались за день до начала турнира. Пощадив самолюбие Истерро, обошлись без осла, разжившись в ближайшей деревеньке очень красивой кобылкой. Викард сам занялся покупкой, выбирал и торговался столь отчаянно, что даже прижимистые сиволапые сдались и сбили весьма скромную цену до просто смешной. А узнав, для кого покупалась кобыла, и вовсе вернули ракушки, смиренно моля Белого брата излечить от неведомой хвори дочь кузнеца.

Истерро редко занимался целительством и потому отнекивался, сулил доплату за лошадку, страшась конфуза, но под насмешливым взглядом варвара закусил губу и согласился.

Их провели в просторный дом при кузне: издревле кователи, укрощавшие мертвые руды, почитались за добрых духов, причастных к благой ворожбе, и местный кузнец не стал исключением. Сам работяга купался в почете, был деревенским головой, вершил суд и карал ослушников, семью же его окружала непрестанная забота соседей. Вот и теперь случай с больной кузнецовой дочей сделался общинным горем, которое пытались отвести всем миром. Как рассказали сиволапые монаху, они уже нанимали двоих Братьев из соседнего монастыря, заплатили щедро да еще вперед, не поскупились, но те беду не оСилили. Уж они и руками вертели, и ругались по-мажьему, Единого призывали, все лазоревым сиянием затопили, палками пахучими провоняли, а толку чуть. Попустило вроде девку, а потом по новой.

Истерро от таких подробностей совсем пал духом, но отступить не рискнул. Насколько мог почуять Эрей, монах до смерти боялся заразиться.

Дочь кузнеца оказалась сомнительной красоты девицей, да и сам факт девичества монах чуть погодя поставил под сомнение. Отец тотчас засуетился, забегал, выставил вон соседей от греха. Под изумрудным взглядом Истерро, склонившись, смиренно признал: дык что ж, гуляла девка, совсем стыд потеряла. Обмолвились при ней пустословцы, мол, енто дело непристойное могет прыщи проклятые свести, вот и лечилась со всем прилежанием. Приданое-то богатое, а сватов днем с огнем. Совсем извелась. Дом кузнецов большой, к тому же он тут голова, вот и гостили, как в общинной хате, все заезжие. Ну и она, само собой…