Ничейная земля - Илья Бушмин

— Знаешь, Сафрон, — отозвался Поляков. — За годы работы я видел сотни и тысячи людей, которые говорили одно и то же. Как по программе. «Я ничего не делал, я ни в чем не виноват». Но потом всегда выясняется правда.

— Что вы хотите от меня?

— Помнишь Волгоград? — да, убийство Сафронов совершил именно в Волгограде, так говорилось в его досье. А вовсе не в Вологде, Витебске, Воронеже или любом другом городе на карте России на букву «Б». — Семнадцать лет назад? Ты изнасиловал девушку, а потом задушил ее.

— Свой срок я отмотал.

— Это было 17 лет назад, — повторил Поляков. — За год до этого, летом, в Яме убили семь девчонок.

Белый невозмутимо пожал плечами.

— А в годы Второй мировой США сбросили на Японию атомные бомбы. История штука интересная. Я-то тут при чем?

— Я сам из Ямы, — сообщил Поляков. — Но тебя не помню. Хотя это ни о чем не говорит. Ты все больше по гастролям мотался, а не дома сидел. Но когда возвращался, наверняка с местными общался. С корешами хотя бы. Так что ты не мог не слышать про те убийства. Вся Яма тогда с ума сходила.

— Яма давно сошла с ума. И все в ней тоже.

— Семь девочек, — не обращая внимания на лирику Белого, продолжал Поляков. — Семь трупов. Знаешь, где убили первую? В овраге около твоего дома. Забавно, да?

— И около многих других домов. Тогда в каждой из этих хибар жили люди.

— Значит, помнишь. А напомнить тебе, как убили ту девчонку? Ее изнасиловали и задушили, Сафрон. А потом точно так же поступили с еще шестью девочками. Каждую из них изнасиловали и задушили.

— И зачем говорить мне это?

Поляков не отвечал, продолжая говорить. По опыту он знал, что с каждой репликой допрашиваемого, на которую тот не получает ответ, слушают тебя все более внимательно.

— Потом тебя закрывают. В Волгограде. За изнасилование и убийство. И знаешь, что происходит? Убийства в Яме останавливаются. Как говорится, как бабка отшептала. Ни одного больше убийства. И так продолжалось много лет. Некоторые даже стали забывать о тех жутких днях, когда боялись выйти на улицу. Но потом случается самое интересное. Через 14 лет ты откидываешься с зоны и возвращаешься в Яму. И что мы видим? Уже через год убийства продолжаются, — Поляков повысил голос: — Снова убивают девчонок. И снова их насилуют и душат.

Белый помолчал, несколько раз исподлобья зыркнув на Полякова.

— Ты мне это не пришьешь… начальник. Не получится на меня х… ву тучу мокрух повесить. Не при делах я. Та история в Волгограде — да, было дело. Я был пьяный, а та телка… — Белый слегка отмахнулся, словно прогоняя наваждение. — Короче, оступился. Сильно оступился, базара нет. Но один раз. Я не псих без башки, который мочит направо и налево.

Поляков откинулся на спинку стула и сделал глоток кофе из кружки, которую принес в камеру для допросов Промышленного ОВД. После трехчасовых походов под дождем, после беготни за Белым и прочего Поляков промок до костей, и ему требовалось горячее, чтобы согреться, и кофеин, чтобы лучше соображать.

— Это мы проверим. Твой дом уже обыскивают.

— Пусть обыскивают. Ничего не найдут. Я сейчас работаю. Каждый день с восьми до шести. Как раз вот с работы шел.

— Где работаем?

— Рядом. На мебельном, грузчиком. Можете проверить.

— За ум, значит, взялся? Завязать решил и стать добропорядочным гражданином? С чего бы это, Сафрон? О тебе говорят как о человеке, который за кривое слово может и зубы выбить.

Сафрон помолчал, обдумывая то ли нарисованный Поляковым образ, то ли будущий ответ.

— Я убил человека только один раз. Но я был бухой настолько, что я даже не помню ничего. Просто не помню. Какие-то вспышки в памяти были, но это как вспоминать забытый сон. Или кино, которое смотрел очень давно. Пара картинок — и все. Будто это не с тобой было вовсе. Когда меня взяли, то кололи, нашли деньги и цепочку, которую я взял у той девчонки. Там нашли мои пальцы. Потом мне показывали фотографии. Говорили, что доказухи полный набор. Так я сообразил, что я на самом деле сделал это. Убил ее. Но так и не вспомнил. От бухла крышу порвало, и потом все случилось. Просто так я бы этого не сделал… начальник.

Белый вопросительно покосился на сигарету. Учитывая, что он заговорил и вроде бы не собирался замолкать снова — а это был хороший знак — Поляков не возражал. И даже сам поднес ему зажигалку. После чего закурил сам.

— Хочешь знать, жалею ли я, что убил ее? Да. В тот день вообще все было ошибкой. Когда ты оступаешься… Ты ведь не думаешь, что это та самая ошибка, которая изменит тебе всю жизнь. Ты просто делаешь что-то, а потом за все сделанное приходит ответка. И ты узнаешь, что ничего больше нельзя изменить. Приходится отвечать. Я свое отсидел, начальник. И вообще… — Белый угрюмо, но внимательно посмотрел в глаза Полякову, будто пытался что-то прочесть в них, — Не надо мне мозги парить за мое прошлое. Я знаю, что тебе нужно.

— Даже так? — отозвался Поляков.

— Я стоял там, под дождем, и смотрел на мусорские тачки. Они были у большого оврага. Там что-то нашли. Вот в чем вся фишка.

Поляков не отводил глаз от Сафронова. И поэтому заметил тень, промелькнувшую на его лице. Чисто интуитивно Поляков понял почти все.

— Ты был там. Ты видел их.

Белый курил, хмуро таращась на огонек сигареты.

— Я срок мотал в строгаче. У нас в отряде было много мокрушников. Половина из них загремели за, как у вас это называется, бытовуху. Пьяные разборки, короче. Хряпнул лишнего, моча ударила в голову, а потом мужик хватается за нож. Или за стул. Один, помнится, даже штопором орудовал… Хватается и убивает. Убивает друга. Жену. Сына. Самых близких людей. А потом бухло выветривается — а ему жить с этим всю его оставшуюся жизнь. Ты ведь опер, ты знаешь много таких историй.

— Приходилось слышать, — не стал спорить Поляков.

— Почти все у нас в отряде, когда заходил базар на эту тему, говорили одно и то же. Это не они. Это водка. Она виновата. Но знаешь, что я думаю? Водка здесь не при чем. Она никого не убивает. Она просто застилает мозги, которые помогают нам в нашей обычной жизни быть теми, кем мы кажемся. Но мы настоящие… — Белый затушил сигарету в вырезанной из пивной банки пепельнице. — Мы настоящие — другие. Те мы, которые там, внутри. Звери. Понимаешь меня?

— Звери, — повторил Поляков, подталкивая его продолжать.

— Нас воспитывают словами «Драться нехорошо», «Девочек бить нельзя», «Старших надо уважать»… Все это для того, чтобы убить зверя внутри нас. Но убить его нельзя. Он только засыпает. А потом человек выпьет лишнего, у него отказывают мозги… И зверь внутри открывает глаза. И тогда, начальник, жди беды… Я человек. Да, я видел многое, видел кровь и даже сам пускал ее. Но все равно я человек. Но это не значит, что все вокруг — тоже люди.

Белый снова потянулся к сигаретам. Поляков не возражал, внимательно следя за ним и гадая, к чему пытается подвести его Сафронов. Закурив, Белый помолчал, собираясь с мыслями.