Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой - К. Рехаге

Перед моим мысленным взором возникают позорные заголовки газет:

«В КИТАЕ ЗАМЕРЗ НЕМЕЦКИЙ ПУТЕШЕСТВЕННИК – БУТЫЛКА С МОЧОЙ ВЫЗЫВАЕТ ПОДОЗРЕНИЯ!»

В деревне Линьи я нахожу отапливаемую гостиницу, и моя комната моментально увешивается мокрым палаточным брезентом и отсыревшими спальными мешками. Потом я долго стою под горячим душем, а после него заворачиваюсь в два одеяла.

А на улице, прямо под моими окнами, люди готовятся к Празднику весны. Все здания украшены красным цветом. Я заказываю себе порцию жареной курицы с арахисом и большим количеством чили. Он горит на языке, но я все еще мерзну. По телевизору показывают картинки снежной бури в Южном Китае, где зимние ураганы парализовали целые вокзалы.

Я ловлю себя на мысли, что мне совсем не хочется выходить на улицу. Никаких больше холодов! Может ли такое быть, что мое тело запомнило ощущение, когда ему было по-настоящему холодно?

Проходит уйма времени, выпивается бессчетное число чашек чая, прежде чем я замечаю, что по моим внутренностям растекается тепло. Я радуюсь предстоящей поездке в Юньчэн.

На следующий день, вечером третьего февраля, я приезжаю к Ке-э в Юньчэн. Она не может насмеяться, глядя на меня, особенно ей нравятся мои волосы и моя борода:

– Ты точно похож на А Гана! – восклицает она, восторженно хлопая в ладоши, а я тем временем ощущаю исходящий от меня неприятный запах.

Она шикарно выглядит: темный макияж, высоко зачесанные волосы, цепочка на шее, многообещающе исчезающая под вырезом. От объятия я уклоняюсь, потому что на мне толстый слой пота и пыли последних тридцати километров. Однако она дает мне всего две минуты на умывание, а затем нам пора идти, потому что ее друзья уже дожидаются нас в каком-то ресторане. Она не обращает внимания на мой протест, когда я заявляю, что мне, собственно, хорошо бы сначала принять душ.

В ресторане собралась уже большая компания, и, когда мы заходим, нас встречают громким «Привет!» Я знакомлюсь с ее лучшей подругой, которая невероятно громко и много болтает, а еще с одним толстяком, только что вышедшим из тюрьмы («И каково там было?» – «Скучно»).

После ужина Ке-э провожает меня в номер. Она немного пьяна и хочет обязательно посмотреть фотографии из моей поездки. Когда я говорю ей, что мне прежде всего надо зайти в душ, Ке-э садится на краешек постели, вертит в руках свой мобильный и отправляет меня в ванную нетерпеливым жестом.

Вода едва теплая. Когда я вытираюсь полотенцем, из комнаты доносится ее голос.

– Секундочку! – кричу я в ответ, обертываясь полотенцем. Она показывает на маленького медвежонка, прицепленного к рюкзаку:

– Это от нее?

Я киваю.

Медвежонок – это рождественский подарок Джули. Когда мы простились в Пинъяо, я закрылся в тишине своей комнаты и сидел там некоторое время без дела. Потом я открыл сверток: там была открытка, на которой Джули бесчисленное количество раз обзывала меня «дурья башка», а под ней лежал маленький медвежонок. Он расставил передние лапы, а к его уху приделана бирка, на которой стоит название немецкой фирмы и подпись «Made in China». Рядом Джули нарисовала смайлик и сердечко.

Все это ни к чему рассказывать Ке-э. Я просто кивнул.

– Мило, – сказала она.

Потом она указала на мой живот и надула щечки, изображая недовольство.

– Ты похудел. Как ты думаешь, может, мне тоже отправиться в путешествие?

– Тебе? Ни в коем случае! – Я падаю на кровать рядом с ней и обнимаю ее за талию: – Посмотри, какая ты уже стройная!

Минуту она лежит, не шевелясь, и я смотрю, как с каждым вздохом поднимается и опускается ее грудь. Цепочка на шее блестит. Мои руки скользят наверх.

– Вэй! – Она отталкивает меня в сторону. Ке-э смотрит на меня выразительно, а потом тихо говорит: – Ты ведь хотел измениться!

Но она не уходит. Когда я снова приближаюсь к ней и провожу пальцами по цепочке на шее, она не двигается. Кожа на ее шее гладкая и мягкая, и она так приятно пахнет! Я засовываю руку в ее бюстгальтер.

Но потом все кончилось.

– Перестань, – шепчет она и поднимается. Слышно лишь тихое шуршание, когда она застегивает одежду, потом каблучки ее туфель стучат по комнате. Она еще раз оглядывается, и дверь с щелчком закрывается за ней на замок.

На следующее утро снова раздается стук в дверь, за дверью стоит Ке-э и смеется как ни в чем не бывало. Вчера она обещала мне съездить вместе на почту, так мы сейчас и сделаем. Я хотел отправить письма и фотографии тем людям, которых я фотографировал в последние недели. Тетушка Ху. Дедушка Лю. Маленький ребенок, ужасно расплакавшийся, глядя на меня. Когда мы пришли на почту и я отдал свои письма, одно из них пошло по кругу среди изумленных почтовых служащих. Это то самое письмо, которое я хотел отправить мастеру Яню, и дело, видимо, было в его конверте.

– Кто это написал? – спрашивает один из них и показывает пальцем на адрес, приклеенный к конверту.

– Адрес? Его написал мастер Янь, – отвечаю я, – я его переклеил. Что-то не так?

Почтовый работник смеется:

– Ты что же, не заметил уникальной каллиграфии этой надписи?

Я не могу сдержать улыбки. Перед моим внутренним взором предстает картина: мастер Янь выводит для меня размашистыми, решительными иероглифами свой адрес на блокнотном листе, склоняясь над столом в своей пещерной квартире. А теперь здесь, несколько недель спустя, в сером пыльном почтамте, за сто километров оттуда, люди радуются, глядя на его прекрасную каллиграфию.

– Китай – потрясающая страна, – говорю я, поворачиваясь к Ке-э, но она углубилась в свой телефон и бросает на меня лишь рассеянный взгляд.

Следующие несколько дней мы вместе осматриваем достопримечательности, и Ке-э проявляет себя как терпеливый и неутомимый экскурсовод.

Самое интересное место здесь – храм на месте рождения Гуань Юй, одного из трех героев, с которыми я познакомился в Персиковой роще Чжоучжоу. Это здание не очень старое и не очень примечательное, но перед ним стоит засохшее деревце, о котором сказано, будто ему уже около двух тысяч лет. Интересно, видел ли сам Гуань Юй это дерево? Я кладу руку на сучковатую кору и представляю себе, что он, быть может, проезжал по тем же местам, где проходил и я: от Персиковой рощи через равнину Хэбэй, через цепи гор Янцюань, через плато Шаньси.

Вероятно, пыль не изменилась за все эти века, лишь названия и строения теперь другие. А молодой человек того времени нынче считается божеством.

Когда мы на такси возвращаемся в город, я замечаю маленькую фигурку на приборной панели: она красная с золотом, у нее есть борода и алебарда.

– Гуань Юй? – спрашиваю я, и Ке-э вместе с таксистом начинают смеяться.

– Еще бы, а кто же еще?

Вечером шестого февраля начинается Праздник весны.

Я счастлив, потому что с собой у меня пакетик с десятью тысячами петард, которым мог бы гордиться продавец на рынке у моста Синьцзян.