Приключения бодхисаттвы - АНОНИМYС

Загорский лишь вежливо улыбнулся, не подтверждая, но и не опровергая эту версию. Джа-лама пригласил их быть его гостями. Нестор Васильевич отвечал, что они с радостью принимают его любезное приглашение.

– Это не только любезно, но и безопасно, – заметил Джа-лама – Пока вы мои гости, никто здесь не посмеет тронуть вас даже пальцем.

Возглавляемый Джа-ламой их маленький отряд бодро двинулся в путь. По дороге их спаситель говорил с Загорским, все остальные молчали и крайне внимательно слушали этот разговор.

– Судя по всему, русский язык для вас родной, – заметил Нестор Васильевич.

– Я калмык и родился в Тобольске, – отвечал Джа-лама. – Правда, уже через пять лет семья переехала в Монголию, но язык я не забыл.

– Как бы там ни было, приятно встретить земляка, – заметил Загорский.

На это собеседник отвечал, что они, как все бурханы, земляки не по русской, но по Чистой земле, то есть по месту, где обитают будды…

Так, за разговором, они незаметно доехали до жилья Джа-ламы. Как всякий нормальный местный бог, Джа-лама со своими соратниками жил в лагере, составленном из шатров.

– После того, как мы поссорились с Бóгдо-гэгэ́ном, он лишил меня всех титулов и отнял все имущество. Теперь я вне закона и вынужден со своими людьми переезжать с места на место, – рассказывал Джа-лама за ужином.

Они поедали свежесваренного барана, в палатке было дымно от благовоний, и лицо воина и учителя казалось уже не таким каменным. Он говорил о своей борьбе за независимость Монголии, о кознях врагов и предательстве друзей, о том, как трудно быть буддой среди людей.

– Впрочем, вы это все знаете не хуже меня, – внезапно оборвал он сам себя. – Жизнь бурхана на земле полна лишений и страданий вне зависимости от того, как его зовут – Шакьямýни, Иисус, Моисей или еще как-то. Все это, в конечном итоге, лишь крестный путь, который зачем-то выбрало для себя наше предыдущее воплощение.

Нестор Васильевич наконец не выдержал и спросил, почему Джа-лама упорно зовет его бурханом, то есть буддой. Тот отвечал, что ему виден свет, исходящий от лица бурхана. И, кроме того, ему рассказывали про будду Дэ Ша́ня.

– Кто рассказывал? – удивился Нестор Васильевич.

– Тхуптэ́н Гьяцо́, тринадцатый далай-лама, – легкая улыбка показалась на устах собеседника.

– Так вы знакомы? – Загорский смотрел на него с интересом.

– Можно и так сказать, – развеселился Джа-лама. – Впрочем, лично с ним мы о вас не разговаривали, но у лам, вы знаете, есть свои способы обмена информацией. К слову сказать, проверить мою догадку легко, на вас должен быть особый знак, оставленный Далай-ламой как символ вашей принадлежности к пробужденным.

– Возможно, – сказал Нестор Васильевич, быстро запахнув ворот мундира, и перевел разговор на тему, которую полагал менее скользкой. – Знакомы ли вы с Унгерном?

– Знаком ли я с Унгерном? – задумчиво повторил собеседник. – С одной стороны, знаком достаточно, с другой – не особенно. Когда-то я пытался вовлечь его в нашу борьбу, но у него свое представление о будущем Монголии. Барон со своей дикой Азиатской дивизией произвел впечатление на мирных туземцев. Многие тут считают его воплощением Бога войны, вспоминают легенды о белом князе Иване, который придет с севера, чтобы освободить Монголию и восстановить империю Чингис-хана. Легенда эта смешивается у них с преданием о Цагаа́н-Хаа́не, Белом, то есть русском, царе. В последние десятилетия Цагаан-Хаана видели в Николае Втором. Я, надо сказать, скорблю о его безвременной кончине, хотя мне покойный государь очень осложнил жизнь. По его личному приказу меня арестовали, держали в Томской тюрьме, а потом отправили в ссылку, но, как видите, я жив и здоров, а император всероссийский кормит червей в могиле.

На несколько секунд Джа-лама задумался о чем-то, видимо, не очень приятном, но потом встрепенулся и продолжил.

– Так вот, Унгерн… Меня называют жестоким человеком, но моя жестокость объясняется греховной природой людей, которых я караю и наставляю на путь. Я мизантроп, но мизантропия моя имеет основание в окружающем мире. Люди тупы, злы, беспринципны и чаще всего понимают только плетку – отсюда и моя жестокость. Выбирая из двух путей спасения – кнута и пряника, я выбираю кнут. Однако жестокость Унгерна – это нечто совершенно отдельное. Он, если так можно выразиться, вместилище жестокости. В том числе и потому его называют Богом войны. Это чудовище, безоглядно пожирающее жизни. Вы знаете, в чем состоит его главная идея?

– В чем? – с интересом спросил Загорский.

– Он считает, что белая раса и вообще Запад прогнили. Он думает, что современная цивилизация катится в пропасть, в небытие. Единственный способ спасти мир – огнем и мечом принести Западу духовные ценности Востока, в частности, Китая и Монголии. Барон везде ищет себе единомышленников и буквально замучил всех сколько-нибудь влиятельных людей Азии своими посланиями, где живописует фантастическое будущее монгольской земли и планеты в целом. Признаюсь, я сам сначала попался на его удочку. Но позже разглядел, что идея его бесплодна и ничего хорошего не несет Монголии, кроме ненависти и страха со стороны других народов. И если я – пусть жестокий, пусть грозный, но бодхисаттва, то Унгерн – это определенно демон. Мы окончательно разошлись с ним, и теперь он распускает обо мне разные слухи, говоря, что я причиняю только вред. Ну, а я, как видите, не остаюсь в долгу и то же самое примерно говорю о нем.

Джа-лама засмеялся, но выражение лица его было совсем не веселым. Секунду они с Нестором Васильевичем без улыбки разглядывали друг друга, затем Джа-лама спросил:

– А зачем вам Унгерн? Что вам от него нужно?

Несколько секунд Загорский думал, потом сказал вполне откровенно:

– Рад бы ответить, но не могу. Это тайна между мной и Далай-ламой.

Собеседник покивал – все понятно, настаивать не буду. Потом продолжил:

– Как я уже сказал, с Унгерном мы теперь враги, и я не могу вас с ним свести. Однако я могу дать вам все необходимое и отправить в нужную сторону. Тем более что здесь совсем недалеко, верст полтораста, не больше. Унгерн сейчас сидит под Ургой, надеясь не мытьем, так катаньем ее взять и выкурить оттуда китайцев. Если это удастся, и он освободит владыку Монголии Богдо-гэгэна, я думаю, он станет вторым человеком в стране. Титулы разного рода ва́нов и гýнов[15] ему обеспечены. Впрочем, Богдо-гэгэн хитер, и на месте Унгерна я бы ему не доверял. Тем более что я уже был на месте Унгерна. Другое дело, что я не готов на любое преступление, а Унгерн готов. И это, боюсь, позволит ему добиться своей цели, какая бы она ни была…

Он умолк, о чем-то думал. Потом снова заговорил.

– Унгерн озлоблен неудачами последних месяцев, поэтому я бы не советовал появляться перед ним с бухты-барахты. Он может принять вас за шпионов, да, в конце концов, вы можете просто попасть ему под горячую руку. Был бы Унгерн другим человеком, хотя бы таким, как Семёнов, на него можно было бы повлиять – ну, хотя бы посредством вашей английской барышни. Однако барон ненавидит женщин…