Дорога на Сталинград - Бенно Цизер

Может быть, я был следующим в списке. Может быть, завтра, на следующей неделе или через месяц я буду лежать где-нибудь, как Пилле, такой же застывший, такой же желтый, с точно так же полуоткрытыми глазами. Ради чего?

С другой стороны, как мы все думали, был и шанс, что мы выживем. Да, определенно, такой шанс был. И если так случится со мной, я всегда буду благодарен удаче за то, что остался жив. Я бы погрузился в водоворот настоящего существования. Я бы почувствовал вкус жизни – восхитительной жизни – во всей ее полноте до тех пор, пока она уже не сможет мне ничего больше предложить. А когда настанет ее естественный конец, я смогу сказать: «Я славно пожил. Я прожил свое». И я буду благодарен судьбе.

Не знаю, как долго я стоял над Пилле. Я был выведен из оцепенения подъехавшей ротной машиной. Я увидел Францла и Шейха, спокойно разговаривавших еще с одним солдатом. На полу машины лежали тела убитых во время ночного боя – солдат, которые «делали историю». Они лежали на полу по двое и по трое один на другом. Водитель и человек из тылового опорного пункта вышли. Из груды человеческой плоти торчали две ноги в портянках. Для всякого, кто его знал, эти ноги принадлежали лейтенанту Велти.

– Это командир роты?

Водитель кивнул:

– Бедный старина Велти – как решето. Это, должно быть, миномет постарался.

Я заметил также жирного сержанта, который был там, когда Пилле зацепило. Еще одному распороло живот, так что вывалились кишки. Я спросил, кто это.

– Этот-то? Погоди-ка. Ах да, это Штрауб. Лейтенант Штрауб.

Шейх глубоко вздохнул:

– Черт возьми, и Штрауб тоже. Он был парень что надо.

Водитель позвал своего спутника помочь внести Пилле.

Шейх отодвинул его в сторону.

– Пойдем к священнику, – сказал он, хотя выразился по-иному, – мы сделаем это.

Мы поднесли Пилле к куче тел. Водитель забросил тело молодого парня поверх всех, затем сказал фельдфебелю из тыла:

– Не подержишь ли голову лейтенанта? Его ноги выдвинулись слишком далеко. У нас вывалится весь этот груз, если мы его не подвинем.

Машина двинулась, и мертвые тела тряслись друг на друге. Вдруг из груды вылезла чья-то рука. В данном случае она могла принадлежать Пилле, или старине Велти, или кому-нибудь еще.

Наши дивизии прорывались от большой излучины Дона к промышленному городу на Волге – Сталинграду.

Русские настолько не ожидали наступления, что почти не оказывали сопротивления. Мы захватили огромное количество военной техники и множество пленных. Или так нам говорили. И мы видели вдоль широкой автотрассы длинные вереницы разбитых русских тракторов, пушек и этих старомодно выглядевших зеленых фордовских грузовиков, над которыми мы так много смеялись, прежде чем узнали об их долговечности.

Но мы видели и наши подбитые танки, и обугленные остовы немецких армейских грузовиков, которые каждого ветерана наводили на мрачную мысль о цене, заплаченной за наступление.

Как моторизованная, высокомобильная часть, мы всегда попадали в самую гущу сражений. Теперь, едва мы пришли в себя от самого жестокого из известных нам до сих пор боев, нас направили на новый участок, где ситуация была, так сказать, раскалена. Мы выдвинулись к руинам сталинградских окраин, на песчаные дюны Поволжья, в качестве поддержки с фланга клину, прорывавшемуся вперед через бесконечные степи.

Дивизия за дивизией катились от излучины Дона через узкую полосу захваченной нами территории к Сталинграду. Двигались бесконечные колонны пехоты, артиллерии на конной и механической тяге, полевые орудия всех калибров, легкие и тяжелые зенитки, броневые машины всех видов, грузовики снабжения и мотоциклы. Все они рвались вперед и обгоняли друг друга, пока дороги не оказывались полностью забиты, в то время как в воздухе было не менее тесно от пикирующих и обычных бомбардировщиков, истребителей, истребителей-бомбардировщиков и транспортных самолетов. Все они направлялись в Сталинград. Это было сосредоточение всего, что у нас было.

Но у русских тоже обнаруживались свежие войска и поразительно большое количество военной техники. Они расставляли с большими интервалами закаленные в бою дивизии, там, где фронт был спокойным, и основательно окапывались по всей линии позиций. С каждым днем их сопротивление возрастало.

Вот как самая мучительная, самая грандиозная битва этой войны развернулась вокруг города на Волге. Сталинград, с его современными заводами, большими административными зданиями и современными жилыми домами, был превращен в развалины. Потери с обеих стороны были колоссальными. Давно прошли те дни, когда в бою десять русских приходилось на одного немца; теперь их было не пять, даже не два. Нам уже больше не противостояли безусые юнцы или старики, а почти всегда первоклассные войска с отличным вооружением. Количество артиллерийских батарей и этих грозных «Сталинских церковных органов» многократно возросло, и они вели огонь днем и ночью, очевидно не испытывая необходимости беречь боеприпасы.

Верно, что нашим солдатам удалось занять большую часть города. Верно и то, что они тут и там расширяли свой ударный клин и отбросили русских еще немного назад. Но все усилия соединиться с германскими силами, наступавшими с Кавказа, или установить контакт с армией к северу от нас оставались, как говорят военные корреспонденты, тщетными.

Наконец, весь фронт в определенном смысле стабилизировался. Наши бесчисленные атаки не приносили ощутимых результатов, и неизменные контратаки всегда отбрасывали нас назад к исходному пункту.

Проще говоря, русским удалось остановить наступление немцев.

Постепенно с обеих сторон активность боевых действий угасала, и на смену ей пришло выжидание, все возраставшее с каждым днем напряжение и опасение, что все это кончится настолько ужасно, что даже невозможно предугадать.

Каждый вечер грузовик походной кухни преодолевал несколько сотен метров до нашей позиции и привозил еду. В то время как древние русские бипланы – мы называли их «зингеры», потому что считали, что их моторы звучали, как старые швейные машинки, – летали над нашей головой, сбрасывая осколочные бомбы, столько же на наши позиции, сколько и на свои, мы отряжали по одному солдату от каждого отделения за горячей едой в котелках.

Однажды, когда совсем стемнело, мне посчастливилось быть оправленным туда – и, к несчастью, на обратном пути я заблудился. Проплутав, очевидно, по кругу, и, наверное, не один час глубокой темной ночью, не встречая никого, кроме «зингеров» над головой, я стоял, безоружный, посреди этой бескрайней степи, держа в каждой руке по котелку давно остывшего супа. Я не знал, был ли я между позициями, за своими собственными или за вражескими.

Нужно было что-то предпринять, поэтому я крадучись пробирался вперед, напрягая все органы чувств. Вскоре что-то появилось на моем пути – что-то темное с более светлым пятном наверху. Осторожно подойдя ближе, я распознал, что это мертвая лошадь с чем-то наполовину согнувшимся на ней, а то, что я принял за ветку дерева, было поднятой рукой мертвеца. В ужасе и замешательстве я застыл как вкопанный.