Дорога на Сталинград - Бенно Цизер

Затем послышалось какое-то странное клокотание, исходившее от земли, и вся эта живописная картина пришла в движение. Поднятая рука покойника двигалась. Согнутые пальцы тянулись к моему горлу! А мертвец хохотал, колыхался от хохота…

Пока я стоял в оцепенении, застыв на месте, как глупый кролик перед удавом, все стало ясно. Лошадь была еще не мертва, просто в последней агонии, и ее конвульсивные движения шевелили мертвого человека.

Русские, которых я избежал в ту ночь, не были столь ужасны, как этот мертвец и его конь, и я был очень рад вернуться обратно в лагерь.

Наш перебежчик Зеф, о котором немногие из роты, теперь почти целиком состоявшей из пополнения, знали, что он всего несколько месяцев назад был на другой стороне, однажды подобрал у одного из убитых винтовку с оптическим прицелом. И мы, чтобы скоротать время, заползали за насыпь и по очереди становились снайперами. Правила были такими, что тот, кто должен был стрелять, выбирал жертву и показывал ее другим. У нас у всех были полевые бинокли, так что мы могли следить за тем, что происходит.

– Вон тот, – указал Францл, – примерно в десяти сантиметрах влево от мертвой лошади.

Это был точно русский. Наклонившись, он доставал свою армейскую флягу. Францл тщательно прицелился и выстрелил. Русский согнулся пополам и больше не шевелился.

– Убит! – крикнул Францл.

– Убит, – подтвердил Зеф.

– Точно, – согласились мы с Шейхом, и Шейх отметил Францлу два очка.

Я подстрелил того, кто перелезал из своего окопа в соседний.

– Готов! – воскликнул я.

– Нет, нет, посмотри как следует, он еще шевелится, – настаивал Шейх.

– Да, он двигается, – решил Францл, и так же думал Зеф.

– Только одно очко, – подвел итог Шейх и записал его.

Однажды Шейх поразил бутылки с зажигательной смесью, разложенные перед окопом. Это, конечно, были бутылки, наполненные горючим веществом, использовавшимся только против танков. Выстрел произвел настоящий фейерверк, и русский танцевал перед окопом, пытаясь сбросить с рук горящий «коктейль Молотова», что вызвало у нас гомерический хохот.

Эта стрельба по русским была приятным времяпрепровождением. Мы никогда не думали о нем как о хладнокровном убийстве. Это был просто спорт – тот же самый спорт, за который Ковак, Вилли и Пилле расплатились своей жизнью. Мы стреляли не для того, чтобы сослужить службу своей стране. Пожалуй, говорю об этом со всей откровенностью, мы делали это просто потому, что случайно нашли винтовку с оптическим прицелом и знали, как ей пользоваться.

С другой стороны, когда мы трогали какого-нибудь убитого, мертвый и живые часто взлетали на воздух – русские закладывали небольшую мину под гимнастерку убитого.

Теперь по ночам бродили темные фигуры тяжело нагруженных людей, которые сновали перед нашими окопами; лязг и стук лопат были слышны до зари. Это были наши саперы, устанавливавшие мины. Прыгающие мины. Когда прикасаешься к ним, они сначала подпрыгивают, а потом взрываются. Они были нам хорошей защитой. Только если их устанавливали, это значило, что атаки русских ждать недолго.

Когда мина взорвалась, мы приняли взрыв за неожиданную атаку и схватились за оружие. Но когда это место осветили, в качестве мишени перед нами предстал всего лишь пони, который случайно забрел на поле боя, задел одну из мин, а потом, тяжело раненный и пронзительно кричащий, дергал ногами, пока не взорвал еще одну мину, которая завершила дело.

Нам было жалко этого пони. Он был ни при чем, он не принадлежал ни к какой армии. Это был просто бедный, несчастный, маленький пони. В данном случае нам было его по-настоящему жаль.

И снова нам сопутствовал временный успех против русских. Мы прорвались через их позиции на узком участке. И тут наступило время Шейха уйти в небытие. Когда мы пробивались вперед, сильно измотанные, через позиции русских, почти не встречая сопротивления, он смотрел вокруг на всех убитых и раненых и говорил:

– Держу пари – большинство этих негодяев только притворяются.

Нам приходилось быть осторожными. Очевидно, русские стали более опасными, со всеми их ударными отрядами, ополчившимися теперь на нас. Но хотя среди них было немало фанатиков, обычно достаточно было бросить взгляд в глаза человека или на его рану, чтобы сказать, опасен он или нет.

Шейх приблизился к русскому, лежавшему лицом вниз. Он толкнул его, и русский зашевелился и застонал. Шейх хотел перевернуть человека, чтобы посмотреть, что с ним.

– Ой, оставь его, – сказал Францл. – Посмотри на кровь.

Мы пошли дальше, никто и не подумал взглянуть на павшего в бою русского.

Потом это произошло. Сзади нас послышалось «пок– пок-пок». Францл закричал и схватился за ухо. Я обернулся и увидел, что человек с большим кровавым пятном приподнялся и стрелял из пистолета.

– Шейх! – отчаянно крикнул Францл, забыв о собственной ране.

Но Шейх упал как подкошенный, зарывшись пальцами в землю, конвульсивно дернулся и затих.

Францл долго смотрел на мертвого друга, потом перекрестился.

Его лицо страшно изменилось, как будто он натянул маску, жестокую маску с искаженными чертами лица, подбородок выдвинулся вперед, губы сжались в тонкую нить с горестными морщинами в углах рта, глаза опасно сощурились в узкие щелки, подобные щели дота.

Он повернулся и пошел, не обращая внимания на стрельбу, все еще продолжавшуюся в его направлении со стороны русского. Надеясь спастись, тот лег так же, как и до этого, лицом в землю, делая вид, что ему ни до чего нет дела. Но когда мы приблизились, он все понял. Он хныкал, умолял, даже спустил штаны, чтобы показать ужасную рану на верхней части бедра, говорил, что все равно умрет, и кричал: «Камерад!» Францл был непреклонен.

Его руки опустились, взяв в железные тиски шею вероломного русского, и Францл держал его, не ослабляя свою мертвую хватку, до тех пор, пока в последней судорожной конвульсии остатки жизни не покинули тело русского. Тогда он отпустил тело и пошел как автомат к своему оружию. Чтобы не отстать, Зеф поднял свою лопату и раздробил ею череп русского.

После смерти Шейха Францл изменился. Он стал апатичнее. Я часто заставал его уставившимся в пространство. Когда мы обменивались взглядами, мне казалось, что я смотрю в глаза незнакомца. Бесполезно было пытаться заинтересовать его чем-нибудь. Он просто существовал. Создавалось впечатление, что он потерял всякую надежду.

Однажды я спросил его напрямую, а он слабо ответил:

– Ой, Бенно, не обращай внимания, это пустяки, – но через несколько мгновений добавил: – Бенно, старина, если я… ну, скажем, если что-нибудь со мной случится… черкани моим старикам пару строк, ладно? Только сделай это поделикатней. Я имею в виду не выкладывай все сразу. У моей старушки слабое сердце.

Время от времени он доставал одну фотографию, которую теперь всегда носил с собой, и сидел и смотрел на нее, как будто читал книгу. На ней был запечатлен солдат с бокалом вина в руке, в кругу семьи, и они все смеялись – мужчины, женщины и дети. Францл не имел ни малейшего понятия о том, кто были эти люди. Собственно говоря, он нашел фотографию где-то в степи, где земля была усеяна мертвыми немецкими солдатами, через несколько дней после того, как был убит Шейх. Рядом с одним из убитых солдат лежал черный бумажник, который был открыт, как будто кто-то его выпотрошил, а потом выбросил за ненадобностью. Он был пуст, если не считать этой желтой фотографии.