А за околицей – тьма - Дарина Александровна Стрельченко

ладони осталось бледное пятнышко, едва видное, будто эхо незабудки.

– Белое Пламя, – медленно проговорила Ярина, чувствуя, как внутри растекается лёгкость, как ясней становится глядеть. Отступила тяжесть на сердце; только теперь поняла Ярина, как давила, как пригибала к земле тугая наледь.

– Смотри, – показал День на склонившиеся от снега ветви. Ярина подняла голову и заметила серебристые, в желтизну по резному лепестку цветы. Прошептала:

– Рано же. Не время цвести. Холода…

– Самое время, – покачал головой День. – Погляди, как много яблок нынче завязалось. Все белые. Все будут наливные – видишь, жилки золотом? И все пока будут пусты.

– Пусты?

– Заветное нынче не вырастет, – с улыбкой добавил День. – Значит, есть у тебя время. И есть надежда. Не спрашивай ничего, не отвечу. Только сама сможешь потихоньку разобраться.

Белые свечи яблоневых цветов сияли во тьме, заметало тропку. Тянулись кверху лепестки среди снега – к бледному месяцу, к тихой зимней песне, опускавшейся с высоты.

Тём-атае неслышно летел над лесом, чёрным плащом накрывая страхи и горести, чтобы не беспокоили они в эту ночь ученицу яги.

* * *

– Что-то не то с тобой, глазастая, – озабоченно сказала Обыда, открывая дверь. В избу ворвался и снег, но Ярина вяло махнула, и белый рой как ножом отрезало. – Где гуляла-то?

– Так… С Днём, – пробормотала Ярина, сбрасывая кожух, выжимая мокрые от снега косы. Всё гуще проступали тёмные пряди – искристые, антрацитовые. Ярина плеснула в лицо тёплой водой из корыта, обернулась: – Чаю, может, согреем?

– Согреем-то согреем, – кивнула Обыда. – Только вот всё ж не нравится мне, как ты с Деньком-то бродишь по лесу где попало. Он, конечно, красный, но мало ли куда заведёт. Мало ли чем одарит.

Знает? Или просто? Случайно?..

Пальцы покалывало, как от мороза. Ярина подержала их в тёплой воде, но легче не стало. Глянув на руки, с ужасом увидела, как скачут белые искорки по ногтям; поскорее сунула кулаки в карманы платья.

– Вон, бледная совсем стала, глазища в пол-лица.

– Устала просто, – беспечно ответила Ярина. – Далеко ходили. День заводь на Журавлином озере показывал. Не буду я чай. Спать лягу. Ладно?

– Ладно-то ладно… – Обыда подошла, взяла за плечи. Глядя в глаза, качнула туда-сюда, спросила со змеиной улыбкой: – Ладно-то ладно, а ничего сказать мне не хочешь?

– Нет. – Ярина улыбнулась в ответ.

Обыда помолчала, пристально смотря на неё, но наконец отвернулась. Тронула печь, подозвала тепло в подушки, навеяла мягкий запах трав. Ярина взобралась на постель, стараясь не показывать руки. А Обыда поправила на ней одеяло и как-то сникла вдруг, потемнела, уменьшилась вся.

– Спи тогда. Лес и царевны с тобой.

Пригасила свет, отошла в дальний угол и принялась рыться в сундуке, сшивать свою книгу.

Ярина свернулась на печи. Закусила губу, чтобы не застонать: искры на пальцах превратились в огни, не прожечь бы одеяло! А огни сложились в кайму Пламени. И ладно бы Лилового; ладно бы Белого. Так ведь вперемешку бежало, ало-серебристое, посверкивая то лиловым, то белизной. Жарко стало так, как в бане не было.

Не скрыть. Что делать? Что делать?..

Потёк пот, по рукам побежали огненные змеи. Зашипело стёганое одеяло.

Едва дождавшись, пока Обыда отлучится в подпол – пересчитать с Коркамуртом италмасовые монеты, – Ярина скатилась с печи и, всхлипывая, выбежала во двор. Не помня себя от жгучей боли, сунула руки в сугроб. От снега пошёл густой дым, лилейный, болотный. Ярина оглянулась на окно избы: не заметит ли? Нет… Ещё в подполе…

Села на корточки, опустила руки в снег по самые плечи, охладила ещё сильней, превратила почти в лёд. Пальцы онемели, локти заломило, холод пошёл по всему телу – до самого сердца, до самого нутра пробрало. И наконец перестали метаться под снежной коркой лиловые, серебристые огоньки. Ярина с облегчением вынула руки из сугроба, отряхнула, побежала обратно в избу. Юркнула на печь под одеяло и забылась мёртвым сном, в котором всё перемешалось: русалки и косы, огонь и снег, белый шёлк, режущий пальцы, и чёрные смолистые перья.

Проснулась, услышав, как гремит крепкая крышка на дубовой кадке. В кадке Обыда круглый год хранила, растила, лелеяла огурцы: солёные, свежие, мочёные, маринованные. За каким открывала крышку, тот и выскакивал в руки. Но яга открывала бережно, неслышно: зелёное колдовство грубых рук не любит. А коли крышкой так варварски колотили, воровски, да ещё захрумкали, захрустели, заотдувались следом довольно, сыто… Только один так делал из тех, кто вхож был в избу.

Ярина разлепила веки, поднялась на локте:

– Вумурт! Опять немытыми руками полез! Сколько тебе раз Обыда говорила, не открывай без разрешения!

– Доброе утро, голубушка, – облизывая пальцы, поздоровался хозяин вод. Икнул. Виновато вздохнул: – Не удержался. Как Обыда никто во всём Лесу огурцы не мочит. Крепенькие, сочненькие, хруст-то какой, на все поляны! А что руки немытые – это уж ерунда, матушка. У кого у кого, а у меня руки мытые-перемытые.

Ярина засмеялась и слезла с печи.

– Ешь. Посторожу, пока Обыда не видит.

Вумурт по пояс нырнул в кадушку, принялся шуровать, вылавливая огурцы. Ярина подошла к двери, выглянула во двор. Ни Обыды, ни ступы, только свежие следы да цепочка теней к самому крыльцу – ходиков. Улетела, видно, Обыда. Тем более тепло в лесу, ступа капризничать на мороз не станет.

И вправду тепло. Без кожуха на крыльце стоит – и ни ветерка, ни мурашки.

Ярина оглядела себя и вспомнила про Пламя. Про то, как вчера под одеялом едва не изжарилась заживо. Заметила мелкие дырки на рукавах, пятна копоти. Враз заболела, заныла свежая, едва взявшаяся кожица на кончиках пальцев. Внутри как засквозило. Завертело. Закружило голову.

– Вот удружила, матушка! Вот удружила! – выкатился на крыльцо Вумурт. Живот у него побулькивал, тяжело, как груша, переваливался под грудью. – Может, и другим поможешь дружочку старому?

– Чем? – спросила Ярина, изо всех сил прислушиваясь к себе.

Крепко взялась за косяк, чтобы не упасть, но деревянное крыльцо всё равно поехало из-под ног. Последнее, что Ярина запомнила, прежде чем всё накрыл огонь, – встревоженное лицо Вумурта в буграх и морщинах.

– Обыде ни слова! – прохрипела она и канула в черноту.

Ждала, что снова Керемет звать будет. Ждала, что закачается над головой тёмный лес. Но только Пламя танцевало перед глазами, лиловый огонь обнял всё вокруг, белые всполохи прореживали его, как расчёска пряди. Круг сжимался, огонь подступал ближе, но в этот раз не было жара, только тянулись к лицу пылающие пряди, нити, огоньки.

«Что ж это делается? – думала Ярина, но без страха. Огонь мешался, сворачивался кольцами,