Мир, который сгинул - Ник Харкуэй

– Армией Аддэ-Катира (Верховный Генералиссимус и Президент-Император – Эрвин Кумар, старательно проматывающий остатки-сладки национального благосостояния);

– Свободными Катирскими Пиратами (воры, патриоты и поджигатели всех мастей, возглавляемые Захир-беем и готовые украсть что угодно, когда угодно и откуда угодно);

– Южно-Азиатским и Панафриканским Стратегическим Содружеством (чертовски милые люди, в общем-то, и, к счастью, разбили лагерь так далеко от нас, что мы видели их лишь в самом начале размолвки);

– в некоторых прискорбных случаях с самими собой, потому что на войне всякое бывает.

Раз уж Аддэ-Катир стал зоной военных действий, все стороны, по-видимому, сочли, что будет неприлично этим не воспользоваться.

Мастер У рассказывал нам о своей бабушке, верившей в поистине несметное количество преисподних. Ад представлялся ей огромным визирским дворцом или зданием правительства, где каждому аспекту страдания отведен свой этаж. Есть Ад Ползающих Мух, Ад Колючего Белья, Ад Еле Теплого Супа – словом, любой, какой только можно вообразить. Ад Стояния в Очереди, Ад Болтливых Соседок, Ад Безмолвного Горя, Ад Кипящей Смолы, Ад Раздавленных Пальцев и прочие преисподние, которые она отказалась назвать, но в общих чертах обрисовала закатыванием глаз и многозначительными кивками. Ады неупорядочены (кроме тех, чью суть составляет упорядоченность), председательствуют там неподкупные стражи, а дела ведут садисты, реформаторы и прочий непримиримый народ, которых нипочем не отговоришь утащить, бросить, отвести или спихнуть тебя в уготованный ад. Есть даже Ад Неопределенного Ожидания, где ты просто сидишь и ждешь, пока тебе объявят преисподнюю. Вечно.

Если существует Ад Непопадания под Пулю, то я в нем. Идет война (то есть не-война, как две капли воды похожая на войну), а я не у дел. В самом горниле и одновременно в стороне. Мои знакомые и незнакомые идут в атаку, патрулируют территории, иногда гибнут. Меня к этому готовили, но я по-прежнему остаюсь, как сказал бы Ронни Чжан, запасным хреном на оргии. Мой звездный час еще не пробил. Звездные минутки бывали – все-таки генерал Копсен не расходует ресурсы понапрасну, – но случаются они редко и не приносят удовлетворения. В общем, я смирно жду своего часа, размышляя о больших и важных делах.

Моя палатка синего цвета. Лежа на спине, я могу поднять левую ногу и большим пальцем зацепить тонкую шелковую нитку, свисающую с потолка. Правая нога почему-то не дотягивается. Я прихожу к выводу, что дело в неправильном угле, а не в разной длине ног, хотя ноги у меня (как у любого человека) действительно немного разные; все же думается, загвоздка в угле. Вчера я пришел к противоположному заключению. Сегодня я перевернул матрас и окончательно убедился, что моей правой ноге мешает угол. Я веду этот спор с самим собой, спасаясь от скуки. Не помогает.

Иногда мне дают идиотские задания, просто чтобы я не сошел с ума. Они окончательно утверждают меня в мысли, что все происходящее – иррационально и необъяснимо; единственным логичным ответом на это будет безумие. Интересно, как я узнаю, что спятил?

Через полчаса я встану и побегу на базу, где четыре часа кряду буду пытаться выжить и мучиться совестью за то, что меня не подстреливают.

А пока читаю письма. Две недели назад я написал домой: Евангелистке, Ма Любич и старику Любичу (я старался помалкивать о Гонзо, он сейчас на каком-то опасном и сверхсекретном задании). Еще написал доктору Фортисмиру и отправил несколько весточек людям, до которых мне нет дела, надеясь, что им есть дело до меня. Элизабет Сомс я писать не стал: не хочу, чтобы она видела меня здесь, за этим занятием. Ее место в Криклвудской Лощине, и покуда она там, я тоже там, и мастер У, и маленький кусочек жизни до Джарндиса целы и невредимы. Кроме того, мне стыдно за «непопадание под пулю».

Старик Любич ответил, что Ма Любич от волнений скинула пару килограммов, но она заглавными буквами опровергла его слова. Сказала, что отправила мне посылку, хотя я ничего не получал. Доктор Фортисмир велел не забывать о личной гигиене и поделился разными новостями из дома – похоже, они там прекрасно обходятся без меня. Он приложил университетское прошение о новом бассейне для женской команды по водному поло, о которой он теперь хлопочет, и добавил веселенький постскриптум: мол, я непременно должен прикупить здесь местных пряностей, – видимо, имея в виду катирскую порнографию, если такая найдется.

На полевую почту пришла короткая записка от Элизабет Сомс. Оказывается, она тоже здесь, на Выборной Арене. Работает журналистом и пишет материал о миссии ООН на Врановом поле. Через несколько дней летит домой, шлет горячий привет. К себе она меня не пригласила – то ли потому, что я солдат, то ли потому, что здесь не принято ходить в гости.

Евангелистка тоже написала, но цензуру пережили только дата и подпись. Само послание вычистили лезвием, оставив мне хлипкий каркас выхолощенной бумаги. Выглядит жутковато. Это письмо-зомби. Ночью оно выйдет из могилы и сожрет остальные письма, начиная с обращений. Затем проберется в лагерь и устроит там кровавую резню, подняв из мертвых еще несколько клочков. Эпистолярная нежить захватит весь мир… Ха-ха-ха-ха!

Откладываю письмо-зомби и вытряхиваю песок из ботинок.

То, что я до сих пор жив-здоров, преследует меня личной неудачей. Прямо вижу, как дома все дамочки определенного возраста, день-деньской пекущие торты, следят за ходом событий и неодобрительно цокают, будто я пукнул в церкви или позволил себе вольность с барменшей местного стариковского паба. Вымышленное общество любительниц лото и порицательниц в лорнетках – Миссус Лэреби, мисс Констанс, Бидди Хеншлер и их товарки – сидит у меня в голове, вооружившись фарфоровыми чашками и миндальными печеньями, чешут языками и твердят, что я ничего не смыслю в войне. Вот из-за таких типов их сыновья и не вернулись домой к Рождеству! Нам не хватает внутреннего морального стержня, который был столь неотъемлемой частью мужчин их поколения, что они просто не смогли передать его сыновьям и внукам; они и сами не знали, как им это удавалось, и не умели описать свой долг словами; они просто были этим долгом, а он был ими, какие еще нужны объяснения? И без того ясно, что вся наша братия никуда не годится. Нет, я не получу от них посылку с тортом, какую в прошлом году они собрали для настоящих мужчин; во-первых, я не заслужил, а во-вторых, война идет в такой нелепой глуши, что торт просто испортится, пока его доставят (по причине отсутствия стержня в теперешних почтальонах), ну а в-третьих (раньше всем хватало и двух причин, ведь у людей был стержень), потому что с тортами на этой войне уже произошло несколько заминок, в частности, из-за подрывающих боевой дух надписей. На некоторых тортах было выведено «Скучаю», на других – «Дурацкая война», а на одном особенно радикальном кексе значилось: «Пешка в руках окопавшихся душегубов, восстань!» Последнюю надпись я видел собственными глазами, когда для сохранения военной дисциплины генерал Копсен велел мне уничтожить кекс самым гуманным и тайным образом.

Были торты с советами, как симулировать различные болезни; приходили единичные, но побуждающие к паранойе не-кексы, испеченные еще более скверными и яростными противниками войны, которые умудрялись вложить в гостинец отраву или взрывчатку и таким образом нанести удар по господствующим криптофашистам. Я никогда их не видел (криптофашистов; о тортах с бактериями ботулизма, увы, я хоть сейчас дам показания в суде) и не знаю никого, кто бы признался в криптофашистских убеждениях. Дело, несомненно, в том, что нынешние криптофашисты в подметки не годятся криптофашистам прошлых лет; те шли, завоевывали и колонизировали, и вообще были не такими уж «крипто-». У теперешних просто нет ничего святого.