Мир, который сгинул - Ник Харкуэй

Я надеваю рубашку. Жарко. Ничего, лучше попотеть, чем сгореть на солнце. На всякий случай надеваю бронежилет – вдруг по мне откроют огонь. Меня еще ни разу не подстрелили.

Да, меня ни разу не подстрелили («Позор! Фу-у-у, как не стыдно!»), но это не значит, что я не был ранен. В Аддэ-Катире пострадать можно на каждом шагу. Для рая на земле тут удивительно враждебная окружающая среда. Красивые сочные фрукты при первой возможности устроят в вашем желудке рейд с полной эвакуацией. Местным грызунам полюбились резиновые подошвы наших ботинок, а огненные муравьи взяли за привычку откладывать яйца в швах форменных брюк. Все это было до не-войны, которая теперь идет всюду и обладает собственной, мощной, иррациональной волей.

Странность происходящего делает странными нас самих; насилие пробуждает злость. Логика у не-войны крепкая. Известные действия требуют известных ответов, и самый простой из них звучит так: «Если в тебя стреляют, отстреливайся».

Лишь одной из сил, воюющих в Аддэ-Катире, удается избегать подобного поведения – или, быть может, они еще более извращены, решительно и причудливо безумны, чем остальные; пираты Захир-бея не отстреливаются. Они ускользают, манят и дразнят. Или воруют – просто так, чтобы продемонстрировать нам свои возможности. Они крадут дорожные конусы, которыми мы размечаем дороги, и маленькие лампочки с их верхушек. Угоняют грузовик с обувью и забирают все правые ботинки, оставляя нам левые. Умыкают партию флагов и большой груз антиправительственной выпечки, из которой возвращается только один торт «Баттенберг» с ехидной записочкой: «Суховат». Наша эшелонированная оборона для них – что пищевая пленка. Они аккуратно проползают через минные поля и режут колючую проволоку с одной целью: разрисовать танки порнографическими картинками или стащить спиртное. От этого всем не по себе, ведь однажды пираты могут взяться за дело всерьез, и тогда нам придется очень плохо. Командующие всех войск объединяются в желании продемонстрировать, что никто не может обокрасть их и уйти безнаказанным. Первый, кто это докажет, получит бесконечно малую, но вполне убедительную меру почестей.

Месяц назад с нашего склада пропала целая куча нужных вещей – заборных секций, шин, канистр с бензином, палаток и антибиотиков. Генерал Копсен велел мне и еще нескольким солдатам вернуть добро (у меня из головы никак не шла картина: я стучу к соседям и прошу отдать футбольный мяч, случайно угодивший в стекло их теплицы), и мы несколько миль тащились по пересеченной местности за сигналом маяка-ответчика, спрятанного в коробке с лекарствами. След вывел нас к заброшенной строительной площадке в пяти милях от склада. Маяк ходил туда-сюда по забору, пытаясь совокупиться со всем, что движется, и убить любого, кто его отвергнет, – вернее, все это проделывал большой дикий кот с маячком на шее. Я, неустрашимый сыщик, понял это, когда вместе с ребятами выскочил из-за угла и велел коту поднять руки и бросить оружие. В ответ он попытался оторвать мне голову, приняв меня за игрушку или большую вооруженную мышь. Ему это не удалось, физически привлекательным (слава богам) зверь меня тоже не счел, поэтому пописал на меня и был таков.

Случай с котобомбой примечателен лишь тем, что именно тогда я познакомился с Тобмори Трентом – он меня латал. Затем я по глупости обмолвился генералу Копсену, что Трент отлично знает свое дело, и меня тут же на неделю откомандировали к нему. Тобмори Трент – санитар-носильщик.

Санитары – привратники чудесного тайного королевства, где обитают медсестры. Оттого все хотят водить с ними дружбу, но, если подумать, люди они невеселые: в их рай можно попасть только в предсмертных муках. Никому не хочется биться в агонии, сжимать ногу, из которой фонтаном хлещет кровь, или того хуже: радостно скакать и показывать всем торчащие кости (такое бывает, если жахнет по-настоящему), пока не истечешь кровью.

Пикают часы. Значит, мне пора. Надеваю бронежилет и иду делать дело.

Вот он я, носильщик, разгружаю горячий и вонючий санитарный джип вместе с другими ребятами, которым это не впервой. Никакой особой подготовки я не проходил. Мне дали нарукавную повязку и велели встать сзади. Чтобы идти первым, надо кое-что уметь. А именно:

1) бегать, когда сзади об твои ноги бьется голова пациента;

2) выдерживать вес человека, который у тебя за спиной;

3) передвигаться по полю боя, делая 1), и

4) уворачиваться от пуль.

Я потею (отчасти потому, что этим заняты все остальные, а я не хочу отставать). Как и Тобмори Трент, я не снял футболку. Смысл в том, чтобы один раз пропотеть и ходить в мокром, не теряя драгоценную влагу. Вокруг моего брючного ремня и под задом скопилась целая лужа пота – надеюсь, меня не щелкнет какой-нибудь пытливый журналюга, вздумавший «передать атмосферу сражения». Стать олицетворением войны за мокрый зад мне как-то не улыбается.

Далеко на западе есть Зеленый Сектор – тихий и безопасный; тамошние ребята, наверное, подыхают от скуки и думают, чем занять день. То же самое происходит у Красных Ворот, хотя недавно мы через них проезжали, и солдаты дали нам понять, что жизнь у них не сахар. Местный командир, похоже, идиот. Надо будет рассказать об этом Джорджу Копсену, когда вернемся. Ему нравится быть в курсе таких вещей.

Справа от меня на одном из участков боевых действий горит что-то очень большое (или что-то маленькое горит очень сильно). Дым валит так, что закрывает небо и отбрасывает тень на землю. Без сомнений, там Мордор, орки и чудовища, а горит Ородруин. Выглядит круто – в плохом смысле. Но, вроде бы это далеко. Тобмори Трент, Шаман Полевого Перевязочного Пункта, несколько минут назад велел нам остановиться и теперь пробует воздух, слушая тайные сигналы от собственных яиц, – так умеют только передние носильщики. Все молчат. Мне просто нечего сказать. Быть задним носильщиком – дело нехитрое: надо во всем подчиняться переднему. В моем случае это Трент. Он принимает какое-то решение и по узкому эллипсу направляется в сторону пожарища – мы спустимся к нему с севера.

Я шагаю за Трентом к Ородруину, думая, кем из хоббитов я хотел бы быть. Сдается, на поле боя мы так и не попадем. Я слышу выстрелы и, когда ветер дует в правильном направлении, даже чую их. Вижу взрывы и все прочее, но они крошечные, ненастоящие. Трент слишком рано остановил машину. Он начинает шагать быстрее и я, соответственно, тоже. Шум приближается. Мимо на большой скорости проносится бронетранспортер для перевозки личного состава, новенький и блестящий. Куда они торопятся? Когда в следующий раз генерал Копсен спросит, чувствую ли я себя при деле, попрошусь в дозорную службу.

– Нам туда, – говорит Трент.

Видно, он совсем расчувствовался, если так многословен. И как он определил направление? Бежать нам еще долго, и неизвестно, подвезет нас какой-нибудь БТР или нет.

Когда Трент велел водителю бросить нас черт-те где, второй задний носильщик был на грани совершения тяжкого греха. Он явно хотел задать вопрос. Именно так я определил, что он тоже новенький. Лейтенант, сидевший в джипе, совершенно лысый и сделанный, по видимому, из слоновой кости и пергамента, просто вышвырнул его на улицу. Трент со вторым передним носильщиком переглянулись, будто говоря: «Вот с каким дерьмом приходится нынче работать», и мы спрыгнули на песок. Джип с ревом укатил, и все успокоилось. Вокруг почти тихо, только на фоне далеких взрывов слышится странный, уютный шум, какой обычно издают домашние питомцы: топ-топ-топ ба-бу-бу-да-буум (только это не животные, а маленькие разрывные снаряды). Топ-топ-топ. Целое стадо питомцев (бум! – этот уже ближе), и все бегают вокруг, а в карманах у них, похоже, мелкие монеты или колокольчики на шеях, потому что слышится едва уловимое тинь-дилинь. Никаких животных здесь быть не должно. Тут опасно.