Дитя огня - Юлия Крен

Воин сжал губы и подавил в себе злобу.

Да, некоторых вещей избежать невозможно, и с ними приходится мириться, но Йохан не мог позволить монаху увести у него девушку. То, что на этой чужой земле правил граф, который предпочитал общество монахов, а не воинов, не вносило порядок, а лишь вызывало раздражение и непонимание.

«Однажды ты будешь моей, – подумал Йохан. – Однажды этот монах за все заплатит».

Граф Вильгельм всегда вставал рано и первым делом шел в часовню для утренней молитвы. Причины для того, чтобы подниматься среди ночи, появлялись редко, ведь в Нормандии уже много лет царил мир, однако в этот день Вильгельм был вынужден прервать молитву, едва опустившись на колени. Посланник, который не обращал внимания на святость этого места, принес ему тревожные новости.

Арвид, как это часто бывало ранним утром, находился рядом с Вильгельмом и прочитал на лице графа сначала раздражение, а потом, когда тот осознал последствия новости, – растущий страх.

Первые предложения посланник произнес громко, но потом склонился к Вильгельму и остальное прошептал ему на ухо. Арвид не услышал ни слова. Граф молча поднялся и поспешно покинул часовню. Остальные монахи, привыкшие не замечать ничего мирского, продолжили молиться, стоя на коленях, но Арвид не смог успокоиться и последовал за Вильгельмом. Двигало послушником не только волнение и любопытство. Вот уже несколько дней он почти не спал, а во время молитвы испытывал беспокойство, стыд, угрызения совести и не в последнюю очередь гнев из-за того, что с этими чувствами он остался один на один. Арвид хотел бы поделиться ими с Матильдой, но ее рядом не было: она вернулась в Байе, даже не попытавшись поговорить с ним. Арвид вынужден был пообещать себе, что впредь, сопровождая графа в этот город, будет избегать встречи с ней, но на этот раз не потому, что так хотел он сам, как в прошлые годы, а потому, что это, очевидно, было ее желанием. Если бы Матильда испытывала к нему какие-то чувства, она не сбежала бы, не оставила бы его наедине с воспоминаниями о той ночи и, прежде всего, не выбрала бы себе в провожатые Йохана, этого дерзкого глупого воина. Это обстоятельство оскорбляло Арвида больше, чем он готов был признать.

Когда он вышел на улицу, было еще темно, но люди, которых он встретил, не казались сонными, как обычно. Должно быть, новость, принесенная посланником, быстро распространилась.

– Что случилось? – спросил Арвид у часового.

– Все влиятельные люди Нормандии собрались в зале, – ответил тот.

– Еще до рассвета?

– На то есть веские основания…

Арвид оставил его и вошел в зал.

В камине потрескивал и разбрасывал искры огонь, но лицо Вильгельма не озарял свет, и оно казалось серым. Он сидел на стуле и смотрел на мужчину, стоящего перед ним на коленях. Арвид изумленно поднял брови. Конечно, в том, что этот человек опустился на колени перед графом, не было бы ничего удивительного, если бы, судя по оружию и одежде, он не происходил из знатного рода.

Мужчина начал жаловаться:

– На меня обрушилось страшное несчастье, и я не знаю, к кому еще обратиться за помощью. Только вы можете восстановить справедливость.

– Кто это? – шепнул Арвид, обращаясь к мужчине, который, судя по чернильным пятнам на руках, был нотариусом. В отличие от воинов, люди этой профессии охотнее говорили с монахами.

И действительно, мужчина шепотом ответил:

– Эрлуин де Понтье.

Арвид смутно припоминал это имя. Эрлуин был графом соседней с Нормандией области и не обладал особой властью, но, как поведал нотариус, оказался вовлеченным в войну с поистине могущественным противником.

– Арнульф Фландрский уже давно жаждет заполучить земли Эрлуина де Понтье. Недавно он захватил крепость возле города Монтрей, а также местный порт, который был чрезвычайно важен для Эрлуина.

– Но почему? – недоумевал Арвид. – Ведь Фландрия велика и богата.

– Очевидно, Арнульфом движет не только желание расширить свои владения, но и стремление передать тем самым некое послание графу. Вильгельм и Эрлуин находятся в дружеских отношениях, а портом Монтрей пользуются и норманны. Этим нападением Арнульф дает понять, что Вильгельму не следует быть слишком уверенным в незыблемости своего положения.

– Какого положения?

– После свадьбы Герлок и Гильома Патлатого могло возникнуть впечатление, будто франкские соседи относятся к Вильгельму как к равному. Арнульф придерживается иного мнения – он считает Вильгельма не праведным христианином, а сыном язычника. Хранить верность такому правителю он не обязан.

Нотариус замолчал, а Эрлуин продолжал жаловаться и наконец стал молить Вильгельма о помощи.

– Если вы не выступите вместе со мной против Арнульфа, я буду вынужден отдать ему мое графство, – мрачно завершил он свою речь.

Теперь все взгляды устремились на Вильгельма. В воцарившейся тишине огонь, казалось, потрескивал громче. Арвид увидел, как на лице графа отразились смешанные чувства. Среди них были досада и раздражение, как будто Вильгельм думал: «Какое мне дело до Понтье? Тот, кто слишком слаб, чтобы защитить свои земли, теряет их, таковы законы нашего мира». В то же время в его глазах читалось возмущение дерзостью Арнульфа и готовность выполнить собственный долг – не только долг графа, призванного заботиться о благополучии своего народа, но и долг христианина, который обязан всегда приходить на помощь братьям, как сильным, так и слабым.

Когда Вильгельм поклонился, его лицо оставалось таким же серым, а голос, очень глубокий и, как всегда, негромкий, звучал решительно.

– Я пошлю войско в Монтрей. Более того, я возглавлю его лично! – заявил он.

Последнее полено в камине сгорело дотла. Никто из присутствующих не подкинул дров – всем и без того было жарко. Лица собравшихся были не серыми, как у Вильгельма, а красными от волнения. В воздухе стоял запах пота. Сердце Арвида невольно забилось быстрее, подстраиваясь под учащенное сердцебиение людей, чье состояние чем-то напоминало ему возбуждение, которое он чувствовал в объятиях Матильды.

«Разве у любви и войны может быть что-то общее?» – недоумевал послушник.

Утомленный и войной, и любовью, он повернулся и поспешно вышел из зала.

Сначала Арвид кругами побродил по двору (и его щеки горели, несмотря на утреннюю прохладу), а потом вернулся в часовню, где другие монахи все еще молились и все еще ничего не знали о случившемся.

Три псалма спустя Вильгельм снова переступил этот порог. Сквозь дорогие витражи уже пробивался сумеречный свет, и теперь лицо графа было не серым, а бледным. Он опустился на колени возле Арвида, но не для того, чтобы помолиться, а чтобы с ним поговорить. Арвид удивился, ведь Вильгельм нарушил священную тишину этого места, но еще больше его поразило то, что в этот час граф хотел побеседовать именно с ним, а не со своими многочисленными советниками, в первую очередь с Бернардом Датчанином. Однако Вильгельм пришел обсудить не просьбу Эрлуина и не свое решение оказать ему поддержку.