Сектор обстрела - Игорь Моисеенко

Задыхаясь от жары, пацан лежал на спине, придавленный набитой гранатами тяжеленной лентой. Его искаженное страданиями лицо изображало целую гамму мучений. Белоград понял, что боец теряет силы на глазах, а этот привал стал для него неожиданным спасением. Перекошенным от боли в груди ртом он пытался втянуть побольше спасительного кислорода в легкие и облегчить пытку. Но раскаленный воздух только еще сильнее высушивал бронхи.

— Ты варежку прикрой — легче станет, — посоветовал парню Богдан.

Боец только повернул к сержанту изможденное лицо и попытался сглотнуть не существующую слюну.

— Ты, правда, старайся рот не открывать. Влаги много теряешь. В горах нужно носом дышать. Иначе тебе и цистерны не хватит, — подсказал Белоград.

Мася кивнул головой, сомкнул челюсти и, позвякивая гранатами, полез в мешок за водой.

— Кто ж тебя нагрузил так, Масленок? — спросил с упреком Белоград.

— Тебе, какая разница? — пробормотал тот себе под нос и, злобно блеснув глазами, отвернулся в сторону.

Белоград сделал вид, что не услышал. Пацан еще не знает, что у стариков все чувства восприятия, в том числе и слух, к концу службы до уровня собачьих развиваются. Белоград понимал, что не в его положении устраивать сейчас разборки с молодыми. Самого чуть не убили. Да и наплевать уже было. В сознании давно уже застыла тупая мысль: "Кто знает, что лучше: свои порешат, или трибунал с позором расстреляет? Даже если срок дадут — узбеки в тюрьме пришьют. Какая разница? Если уже солобоны начали чмырить. Уж лучше раньше…" Богдан сделал вид, что не услышал. Но Маслевича услышал Шамиль…

Белоград не знал: радоваться неожиданному привалу или прятать голову под камни. Несмотря на то, что бойцам предписывалось по пути следования наблюдать за окрестностями и выявлять возможные огневые точки противника, на памяти Богдана еще не было такого случая, чтобы кто-нибудь засек моджахедов раньше, чем они открывали огонь. О каком наблюдении может идти речь при таких нагрузках, когда проклятый пятидесятикилограммовый мешок сутками вдавливает тебя в землю? По идее, боец должен бодренько шагать в гору, не глядя под ноги, гордо задрав голову, попутно рассматривая пейзажи и выискивая среди скал противника, чтобы при обнаружении такового обрушиться на него всей огневой мощью. Но на практике… Ходить без помощи зрения Богдан за полтора года научился. Ноги уже самостоятельно выбирали надежную опору. Как будто за бесчисленное множество походов на ботинках глаза выросли. А вот узреть «духа» на расстоянии до километра так ни разу и не вышло. Да и попробуй его отыщи среди тысяч «разнящихся» как близнецы скал.

По опыту Богдан знал, что если стреляют, то по первому из тех, кто поднимается на вершину. Белограду до нее оставалось метров тридцать.

А впереди, как всегда, шел ротный. Будто сам на пулю напрашивался. А может, не хотел прослыть трусом в глазах собственных подчиненных. "Прикинь, как ему стремно каждый раз первым на перевал выходить и каждый раз пулю ждать?" — к самому себе мысленно обратился Богдан. Судя по всему, ротному опять повезло.

Похоже, выстрел был одиночный. Все затаили дыхание в ожидании развития событий. Никто наверху не заорал от боли и не завыл от отчаяния над убитым. Никто не звал санинструктора.

Богдан, лежа спиной на мешке, с облегчением сбросил опостылевшие лямки. Стараясь особенно не маячить, он переполз на спине ниже по склону и сложил ноги на вещмешок. Кровь отхлынула из разрывающихся от давления вен. Тупой пульсирующей болью отозвалась ссадина на виске — подарок Юсуфа. Но приятная истома, разливаясь по икрам и голеностопу, компенсировала. "Еще бы мабуту* *(в данном случае ботинки) снять, — подумал Богдан. — Но это уж совсем нахальство будет".

Справа, со стороны ущелья, его прикрывал увесистый валун. За ним гора обрывалась отвесной скалой. Опасаться оттуда неприятностей особенно было нечего. Да и не пулеметчика это дело — вести наблюдение за сектором обстрела. Этой железякой только «духов» распугивать. Тем более, что только самоубийца станет стрелять по колонне снизу, находясь, как на ладони, у противника. Огонь открыли с соседней высоты. Явно духи успели туда раньше. Теперь ротному предстояло выследить огневую точку и уничтожить противника.

Богдан прикрылся от солнца панамой и закрыл измученные напряжением последних суток глаза. Еще через мгновение усталость навалилась на все суставы, и сознание провалилось в пустоту:

"…Тишину нарушал только размеренный звон подкованных каблуков об асфальт. Тенистый неухоженный двор хрущевки зарос кустарником до неузнаваемости. Только детская площадка напротив еще могла послужить ориентиром. У самого подъезда звон подковок отозвался учащенным ритмом сердца. Кнопка звонка у двери с табличкой — «52» все та же — подплавленная коротким замыканием и пожелтевшая от времени. Рука не успела дотянуться до нее. Дверь отворилась сама…" За нею его всегда ждала мать… "Медленно и тяжело, будто полная солярки створка поползла в сторону… За нею единственным своим глазом, выдавленным наружу, уставился в потолок Рустам… В воздухе — кисловатый запах пороховых газов и крови. С разбитого триплекса — волосы с кусками кожи, а на полу — изорванный шлемофон с белеющими в нем осколками черепной кости…"

Сердце едва не выпрыгнуло из груди. Боль ворвалась под ключицу раскаленным шомполом. Богдан вскочил. В глазах еще стояло ужасное видение…

Откуда-то с головы колонны донеслось:

— Белограда к командиру!

С неподдельным усилием Богдан поднял тело на непослушные ноги, подхватил пулемет и направился к вершине.

— Бегом, урод! — рявкнул на Белограда Шамиль.

— Пошел ты… на хер — не оборачиваясь к чеченцу, ответил сержант абсолютно индифферентно, чем вызвал у того прилив бессильной ярости.

— Ну, ты вернешься, хохол! Я тебе жопу порву! — прорычал он вслед удаляющемуся сержанту.

Но Белограду все это было уже безразлично. Лишь осознание того, что он еще кому-то здесь нужен, и ротный его зачем-то позвал, заставило Богдана внутренне собраться.

Наверху, не отрываясь от трубы, ротный искал на противоположной вершине огневую точку. За высотой, на которой роту застал обстрел, начинался хребет горного массива. Дальше гребень опускался метров на двести и плавно переходил в сопку пониже. За нею хребет снова делал поворот градусов до девяноста вправо и вырастал уже в гору, под стать, а то и выше той, на которой залегла рота. Скорее всего, оттуда и стреляли. Разделял их скалистый провал шириной до километра.

По идее, душман, или душманы тоже должны были вести наблюдение. Они ведь там окопались, чтобы не пустить роту дальше. Значит — тоже должны наблюдать. И тут уже — у кого глаз острее да рука вернее. Правда, они знали, откуда должны появиться шурави, а ротному предстояло их еще найти среди тысячи «разнящихся» как близнецы камней. И они имели еще одно бесспорное преимущество. Они были у себя дома. Им была до задницы эта жара.

Малиши говорили, что шурави принесли с собой мороз, что такого холода в Афганистане старики на своем веку не помнят. Правда, старики у них не старше сорока лет. Тем не менее, шурави жарились в Афганистане, как в аду на сковородке. И эта пытка продолжалась не полчаса, а, как минимум, полтора-два года: каждую секунду, с каждым вдохом обжигающего легкие раскаленного воздуха. Полтора-два года, если «духи» раньше дырку не просверлят. Моджахеды выросли в этих горах. Они знали здесь каждый камушек. Каждую тропинку. А в гору они шли с неутомимостью паровоза и с упрямством верблюда.