Радуга и Вереск - Олег Ермаков

А Петр лишь повторял:

— Кыш! Кыш!

…И внезапно Александр мощно и свободно вздохнул, словно бы и вправду из его горла выпорхнули мешавшие дыханию птахи. Пани Елена тоже вздохнула, ибо и ее, как всякую мать, донимала сия болезнь по-своему. Пан Григорий крякнул, пытаясь подкрутить коротко остриженный ус. А Савелий, взяв свечу в левую руку, правой перекрестился. Александр обвел всех огромными глазами, снова зашелся в кашле и, успокоившись, рухнул на постель. И задышал вольно и сильно.

Пан Григорий даже засмеялся, потирая руки. Щеки пани Елены рдели. Она снова заговорила с Петром по-московитски. Голос ее был поистине музыкален, тут же решил Николаус.

Все вышли.

— Ну ты моцны, Пётр! Бо і імя ў цябе такое. Хвалебна! Дзякую! Адамкнуў яму дыханне,[100] — говорил растроганно пан Григорий.

Петр оглаживал свою бобровую с рыжевизною бороду, подслеповато глядел на Плескачевского.

— Поистине, saepe summa ingenia in occulto latent[101], — продолжал пан Григорий и, приблизившись, даже слегка приобнял Петра. — Кажу, вялікія таленты бываюць утоенымі, — повторил он.

— Чаму ж утоенымі? Я даўно гэтым дапамагаю людзям якія хварэюць[102], — возразил Петр своим громовым голосом.

— Ды хто б мог падумаць, на цябе гледзячы[103].

А лицо у Петра и вправду было с печатью измождения.

— Ну, лекарскія мудрасьці ад гэтага не залежаць[104], — сухо ответил он.

— Як і маляўнічыя[105], — тут же охотно согласился пан Григорий.

Он пригласил Петра за стол, тот ответил, благодаря, что уже сыт, в следующий раз обязательно отведает кушаний. Пан Григорий нахмурился и спросил, не надумал ли Петр оскорбить его дом.

— Памілуй, пан Рыгор. Зусім не. Але сягоння пасаду ў імя дня Аляксандра Рымскага, пакутніка воіна[106].

— Так? Сёння?[107] — удивился совпадению пан Григорий. — Ды нагадай нам пра гэта ваяру, Пётр[108].

Все уселись за стол, и пан Григорий с Николаусом все-таки приступили к трапезе. А Петр рассказывал ровным, но весьма громким голосом, что в давние времена в Риме император велел принести всем своим воинам жертву идолу, все повиновались, кроме воина Александра. Императору сейчас же донесли об этом. Тот послал слуг за сим Александром. И Александр был доставлен во дворец. Император спросил, как тот осмелился нарушить веление. Александр ответил, что он христианин, и посему ему нельзя свершать поганых жертв. Император пытался склонить Александра на свою сторону, сулил богатство. Александр оставался непреклонен. И за то претерпел пытки и надругательства. Император отдал сего воина своему военному начальнику, и тот заковал его и вез с собою в походе на христиан отдаленной провинции. И все время истязал его, услаждаясь видом мучений. А потом обезглавил.

— Цьвёрдахрыбетнасьць ваяводу гэта мне нагадала…[109] — вдруг проговорил как бы помимо воли пан Григорий.

Петр взглянул подслеповато на него.

— У Міхаіла Барысавіча кіраўнік, дзякуй Богу, яшчэ цэлая[110], — сказал он.

— Так не вып’еш ці за яго здароўе?[111] — с улыбкой спросил пан Григорий.

Петр лишь посмотрел прямо на пана Григория.

— Сардэчна! Не буду больш і я цябе мучыць, пан Пётр. Дзякую за лячэнне. Плату не прапаноўваю, бо ведаю, што не бярэш за гэта лекі. Як маецца ўнучка панна Вясёлка?[112]

— Дзякуй, пан Рыгор, у добрым здароўі[113].

Пан Григорий встал и проводил старика до двери. Вернувшись за стол, попросил Николауса проведать Александра, только сходить и послушать, как тот дышит, что и было тут же с охотой исполнено Вржосеком. Придя к столу, он сообщил, что, похоже, Александр спит.

— И славно! — сказал пан Григорий. — Давай же мы осушим наши кубки за его здравие. Благодарение Деве Марии! И Петру-травнику. — Стоя он опрокинул свою кружку, утер стриженные усы, опустился на свое место. — Сей Петр старик — искусный мастер и в другом деле. Жывапісец. Точнее будет сказать: іканапісец. Вот посмотри, сии причудливые линии в слюдяных окнах он измыслил. И мнится, витражи. А это только роспись… Тут он в замке много церквей украсил…

— И ту икону над Королевскими вратами? — спросил Николаус.

— Да нет… Хотя, признаться, я и сам толком не ведаю про то. По нашему учению, ни к чему украшать храм, ровно лицедейский балаган на торгу. Но братья бенедиктинцы его приглашают расписывать кляштор[114], что вон, через овраг. Петр-смольнянин — схизматик, но оказывать сию услугу не гнушается. Ибо Христос у всех един, и Отец, и Дух Святой… Да и кормить внучку надобно. И он поновляет много прежних икон — в костелах на горах, что прежде были храмами схизматиков. Расписывал и ратушу. Се и есть его труд. А с травами — как будто обет исполняет. Травы ему даются в руки, ибо живописцы любят сами готовить свои растворы, толочь краски. Через это он животворящую силу трав изведал… А не пьет не только по причине поста, хотя у схизматиков много постов. Тут еще причина та, что бес в младости разжигал в нем пожар, и много он гасил то пламя вином. Да изловчился прогнать того беса… А без доброго вина что за жизнь? Non est culpa vini, sed culpa bibentis[115]. Впрочем, мой мальчик, ты за мной не гонись. А я выпью еще за здоровье и этого Петра. Надеюсь, он поставит моего сына на ноги.