Подвал. В плену - Николь Нойбауэр

Кошка переминается, по очереди приподнимая задние лапы.

– Я говорю не об убийстве Розы Беннингхофф. Вам, господин Баптист, предъявляется серьезное подозрение в совершении преступления – нанесения тяжких телесных повреждений вашему сыну Оливеру.

Он откинулся на спинку стула для посетителей.

Кошка приготовилась к прыжку.

– С чего вы вообще взяли, что я говорю об убийстве? У вас есть на то причины? – спросил Ханнес.

Тишина. Ким взглянул на Баптиста. В кабинете стало тесно. Господи, ну почему комнаты на первом этаже были такими просторными, а наверху такими тесными?

Баптист первым нарушил молчание:

– Можете продолжать свои увещевания, господин главный комиссар уголовной полиции. Или верховный комиссар? Эта скука затянется надолго, этот чиновничий треп, n’est-ce pas?[36]

Ким скрестил руки на груди и сказал:

– По поводу этой ерунды господин Баптист не будет давать показаний.

Кошка зажала добычу передними лапами. Под ее подушечками жертва изворачивалась и трепыхалась. Она подняла лапу и выпустила ее.

– Пожалуйста. Это ваше законное право. Но у нас, в свою очередь, есть право вести допрос дальше, получаем мы ответы или нет.

Баптист встал, застегнул пиджак на все пуговицы и произнес:

– Я также имею право сказать: покиньте мой дом немедленно.

Кошка снова наблюдала за своей жертвой. Она прижалась, изготовившись к следующему прыжку.

– В порядке чиновничьего трепа я также могу вам кое-что предъявлять. Двадцать первого января в тринадцать ноль семь вы покинули подземную парковку фирмы «ИммоКапИнвест» во Франкфурте и, по словам вашего делового партнера, больше не вернулись в здание. Мне зачитывать дальше? Или вам скучно?

Баптист снова присел в кресло. Осторожно, как в замедленной съемке. Ким едва заметно покачал головой. Игра продолжалась.

Это будет длиться, пока кошке не надоест.

Ханнес взглянул на часы. Он не знал, сколько потребуется времени Вехтеру там, внизу, для разговора с мальчиком. Но тут, наверху, Ханнесу еще нужно было время.

Потому что это не игра.

Охотник не играет.

Еще до того, как Ханнес успел додумать эту мысль до конца, дверь распахнулась и ударилась о стену.

– Господин Баптист! – Лицо молодого полицейского побагровело. – Вам нужно спуститься, быстро! Ваш сын потерял сознание!

Кошка вздрогнула и мигом исчезла в подлеске.

Только. Не. Это. Снова.

Вехтер крепко держал мальчика, пока не уверился, что тот не соскользнет с подушек на пол. Что он сделал не так? Оливер хватал воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Он не испытывал недостатка в воздухе, наоборот, воздуха было слишком много. Вехтер положил руку ему на плечо. Хлопчатобумажная ткань футболки Оливера промокла насквозь от пота.

За спиной послышался шум торопливых шагов и голоса: кто-то спускался по лестнице.

– Как это произошло?

– Понятия не имею…

– Я до самого верха дойду, я позабочусь о том, чтобы вы…

– Да просто досчитайте до десяти и успокойтесь!

– Где он? – Ханнес толкнул Вехтера локтем в бок. – Благословеннатымарияматерьбожья, что это случилось с тобой, а не со мной.

Он наклонился к мальчику.

– Мне вызвать скорую? – спросил один из полицейских.

– Да, – ответил Вехтер.

– Нет, – произнес Баптист.

– Есть поблизости бумажный пакет? – Ханнес обернулся к Баптисту, но тот стоял посреди комнаты, зажав ладонью рот, и не двигался.

– Так мне вызывать скорую или нет? – снова спросил полицейский.

– Нет! – крикнули Баптист и Ханнес одновременно.

Вехтер полез в карман, вытащил вчерашний сливочный крендель и протянул бумажный пакет Ханнесу. Ханнес прижал его к носу и рту Оливера. Интенсивность дыхания мальчика снизилась. Его глаза были прикрыты.

Ханнес взял его руку и принялся двигать ею в такт дыханию. Он говорил очень нежно, словно укачивал младенца:

– Спокойненько и неспешненько. Вдох и выдох. Мы тут. Вдох и выдох. Михи, подними ему ноги. Спокойненько. Вдох и выдох.

Вехтер схватил ноги Оливера, они оказались тяжелыми. Мальчик одеревенел, словно труп. Каждый мускул его тела напрягся.

– Это всего лишь паническая атака, – сказал Ханнес.

Вехтер повернулся к Баптисту:

– С ним уже такое бывало?

Баптист провел рукой по волосам и кивнул.

– И вы вызывали доктора?

– Он этого не хотел. Что мне оставалось делать?..

Они не могли просто так оставить мальчика, только не с этим беспомощным мужчиной, который не в состоянии даже прикоснуться к собственному сыну.

– Ему бы в больницу, – произнес Вехтер.

Мальчику прежде всего нужно было выбраться из этого дома.

Баптист покачал головой, все еще держа руку в волосах. Он выглядел так, словно хотел отвинтить свою голову от шеи.

– Ситуация под контролем…

– Вашему сыну нужна помощь. Профессиональная помощь. Что вы будете делать, если он снова потеряет сознание?

– У нас все под контролем. – Баптист говорил все громче, его голос почти срывался. – Вы это поняли? Не вмешивайтесь. Все, что ему нужно, – это семья. А семья для него – это я. Я!

Вехтер подошел к Баптисту вплотную и остановился всего в нескольких сантиметрах от его лица.

– Ему стоит отказаться от такой семьи. Мы временно задерживаем вас за нанесение тяжких телесных повреждений. Вы под серьезным подозрением в совершении преступления: вашего сына избили двадцать первого января.

– Нет.

Все повернулись к Оливеру. Он приподнялся. Его губы совсем побледнели, но голос был твердым:

– Убирайтесь и оставьте наконец нас в покое. Он ничего не сделал. Мой папа и пальцем меня не трогал.

Стопка листов шлепнулась на стол Элли всего в нескольких миллиметрах от чашки с чаем. Хранитель Молчания развернулся и направился в сторону двери.

– Искуситель! – крикнула она ему вслед. Он оглянулся и послал Элли воздушный поцелуй, в ответ она показала ему средний палец.

Она попыталась встать с офисного кресла, но оно стало подниматься вместе с ней. Будь проклят тот день, когда она заказала стул с подлокотниками! Ее засмеют, если она пойдет на попятную, теперь придется каждый день ходить с синяками на бедрах. Для кого они вообще делают такие стулья? Может, для десятилетних детей? Она рывком освободилась от хватки подлокотников и взглянула на Ханнеса и Вехтера, которые стояли перед Элли с каменными лицами. Но в следующую секунду они покатились от хохота.