Окна во двор - Денис Драгунский

Васильков брезгливо взялся двумя пальцами за шпагат и, не сказав жене, вышел на лестницу и выбросил тяжелый сверток в мусоропровод.

Откуда ему было знать, что там, в середине пакета, лежала кожаная коробка с брильянтовым колье этак в полмиллиона долларов?

Однако пачку эту, перекочевавшую в помойный контейнер, расковыряла бомжиха Юлька Глазок и нацепила всю эту красоту на себя. Но потом по пьяни уронила в уличный туалет на станции «Катуар». Потом этот сортир снесли и заровняли.

Еще через пару лет Васильков был по делам фирмы в Швейцарии и там в ресторане встретил Немоляева.

— Надеюсь, тебе немножко помог мой… эээ… подарок?

— О, да, да! — ответил Васильков. — Спасибо!

— Исабель, я не хочу ничего скрывать! Я должна сказать тебе прямо — я люблю Антонио, твоего мужа!

— Вот еще новости! Служанка влюбилась в господина! Ты, наверное, насмотрелась мыльных опер, бедняжка? Что ж, повздыхай после работы за стаканчиком сангрии! Девушкам это полезно, ха-ха-ха! Но только смотри у меня, не подворачивай юбку слишком коротко!

— Нет, Исабель, это серьезно. Я люблю его, и он любит меня!

— Он? Тебя? Кто тебе это сказал, Луиса?

— Мне говорит об этом его взгляд! Всякий раз, когда я вытираю пыль в его кабинете, он смотрит на меня так, что у меня начинает биться сердце!

— Ха-ха-ха! Нет ничего удивительного! Точно так же он посматривает на любые молодые ножки. Мужчины все таковы. Похотливые самцы!

— Нет, Исабель! Это не взгляд похотливого самца! Это взгляд человека, который страстно влюблен! Исабель, мы с Антонио должны быть вместе!

— Что ты выдумала, маленькая подлая негодяйка, мерзавка, тварь? Ты хочешь соблазнить моего мужа?

— Не оскорбляй меня, Исабель! Моя мать воспитывала меня в строгости! Разврат никогда не коснется меня! Я не потеряю невинности до свадьбы, клянусь слезами Мадонны!

— Тогда иди подметай пол! На веранде со вчерашнего дня пыль! Иди, работай и не морочь мне голову своими глупостями!

— Ты меня не поняла, Исабель! Выслушай меня!

— Давай, только поскорее!

— Исабель, отдай мне Антонио! Я люблю его! Он любит меня! Мы будем счастливы! У нас будут дети!

— И это вместо благодарности за то, что я взяла тебя, несчастную нищенку, на работу! В благородную семью, в богатый дом! У тебя есть постель, еда и деньги! Другая ноги бы целовала своей госпоже, а ты собралась увести у меня мужа!

— Отдай мне его, Исабель! Ты ведь тоже любишь его! Когда вы венчались, ты ведь клялась, что сделаешь для него все! И вот теперь настал этот час! Подари ему счастье, освободи его от супружеских уз и отдай его мне! Потому что он давно разлюбил тебя и встретил во мне новую любовь!

— Да, Луиса… Антонио в последние годы не тот, что в юности…

— Вот видишь, Исабель! Отдай же его мне!

— Ничего, ничего! Так бывает со всеми мужчинами после сорока пяти! Но тебя, жалкая беднячка, это не касается! Это мой муж, и мы будем с ним до конца жизни! Он оставит свое состояние только мне и моим племянникам! А ты, маленькая провинциальная стерва, забудь свои пустые фантазии! А не то я выгоню тебя из дому!

— Нет, Исабель, я добьюсь своего! Он будет моим!

— Ха-ха-ха! Он никогда не будет твоим, даже если меня сейчас хватит удар и я умру на твоих глазах. Кто ты? Посмотри на себя! Жалкая беднячка из далекого городка на краю сельвы! У тебя два платья, и оба купила тебе я! У тебя ни гроша за душой!

— Но разве я недостойна большой любви?

— Прочь! Ты мне надоела! Заткнись! Еще слово, и я тебя рассчитаю! Отнять у меня моего Антонио, ишь, чего захотела! Вон!

— Я все равно…

— Вон!!

— Я все равно…

— Вон!!!

Вот за что любят латиноамериканские сериалы.

Не только за экзотику заморской жизни. Не только за фантазии о золотой рыбке, которая приплывет и исполнит все желания. И даже не за постоянный запретный привкус инцеста.

Больше всего их любят вот за такие диалоги.

За то, что все — вслух. Все выплескивается наружу. Как будто не люди говорят, а их тайные мысли и бессознательные желания ведут грубый и напористый разговор.

Представим себе эту же сцену у Чехова:

Исабель сидит у окна, перебирает письма.

Входит старый слуга Педро. Останавливается перед ней, долго молчит.

ИСАБЕЛЬ: (дочитав письмо, вздыхает и прячет его в конверт) Что?

ПЕДРО: (держа в руке осколки) Луиса опять разбила вазу, когда убирала в кабинете у сеньора Антонио.

ИСАБЕЛЬ: (отворачивается к окну.) А сейчас в сельве, наверное, дождь, страшное дело…

Так что вот. Страшное дело.

Под утро приснился очень важный сон.

Вот такой.

Я еду в поезде. Поезд громадный, каждый вагон — как длинный одноэтажный многооконный дом. Широкие коридоры. Купе — одноместные. Дверь с номером, к примеру «3 — А и Б», ведет из коридора в маленькую прихожую, комнатка направо, комнатка налево, в середине — дверь в умывалку, она же сортир и душевая.

Вагоны огромные, колеса тоже. Вниз, на платформу, ведут очень крутые деревянные лестницы — метра полтора, самое маленькое. Узкие высокие ступеньки, тонкие коричневые перильца.

Вот я устраиваюсь в своем купе (номер не помню, но, кажется, дверь налево), вешаю куртку на плечики, достаю из чемодана несессер, ставлю его на полку, осматриваюсь и нахожу полотенца, мне все очень нравится, я даже что-то напеваю тихонько, что со мной случается редко, поскольку петь я не умею совсем. Но тут — такое прекрасное настроение, что так и хочется тра-ля-ля-ля…

Поезд трогается.

Я сажусь в кресло — там даже кресло есть, и вообще купе похоже на старомодный спальный вагон, Калининградского завода, такие еще до середины семидесятых ходили по нашим дорогам. Там были две полки одна над другой, тяжелое кресло и дверца в умывальник, общий для двух купе. Но тут нет никакой второй полки и дверцы — умывальник в прихожей, я ведь говорил.

Итак, поезд трогается, я смотрю в окно, как там мелькают сначала дома, потом шоссе и перекрестки, а потом — поле и лес.

И тут в дверь стучат.

— Да, да, — говорю.

Входит женщина.

Ей за сорок, но явно меньше пятидесяти. Ну, в крайнем случае, чуть-чуть больше. Но не намного. Блондинка с густыми, но коротко стриженными волосами: голова как пушистый шар. Она рослая и очень крупная. Можно даже сказать, толстая и очень белокожая. Держится величественно, лицо хмурое.