Дворец наслаждений - Паулина Гейдж

Я был всего лишь писцом. Я не участвовал в заговоре, но ведь я и не сообщил о нем властям, а кроме того, именно я внушил юной и впечатлительной Ту мысль о том, что былая слава Египта померкла в глубинах горя и негодования, куда ее ввергло невежественное правление Рамзеса Третьего. Со своей задачей мы справились блестяще. Юная крестьянка доверилась нам полностью; неопытная, простодушная и полная радужных надежд, она смело забралась в постель фараона, как скорпион — прекрасное, непредсказуемое и смертельно опасное животное. И, как скорпион, она вонзила в царя жало, но он выжил. А Ту? Ее отправили на юг, где она и исчезла, и Гуи решил, что у нашего скорпиона вырвали жало. Но он ошибся. Ребенок, которого она родила и который прорицателя вовсе не интересовал, со временем может стать нашей погибелью, если не будут приняты надлежащие меры.

Стряхнув с себя тяжелые мысли о фатальности, я взял палетку и принялся писать послание Гуи. Ждать Сету не имело смысла. Я уже знал, что в Пи-Рамзесе Камена не найдут. «Благородному господину, достопочтенному прорицателю Гуи от бывшего помощника писца, Кахи, привет, — написал я. — Позвольте выразить вам мое глубочайшее признание за честь быть приглашенным на обед вместе с вашим братом, генералом Паисом, главным управляющим фараона Паибекаманом, госпожой Гунро, а также теми слугами, что работали в вашем доме семнадцать лет назад, чтобы отпраздновать годовщину открытия вашего дара прорицания. Желаю вам долгой жизни и процветания». Я поставил свою подпись, понимая, что послание составлено очень неумело, но на другое у меня просто не было сил. Я написал Гуи, и если он меня поймет, то должен немедленно созвать остальных.

Я вызвал слугу и велел ему отнести послание, затем вернулся в дом и осторожно положил папирус в ларец с личными бумагами Мена. Я должен всех предупредить. Завтра я так и поступлю, а дальше пусть сами решают, что им делать. Больше от меня ничего не требовалось, во всяком случае, я на это надеялся. И все же я мучился от страха и не мог есть.

Как я и предполагал, Сету вернулся ни с чем. Друзья ничего не знали о Камене. Управляющий Несиамуна также его не видел.

— Подождем еще день, а потом сообщим в полицию, — сказал Па-Баст. — В конце концов, мы же не тюремщики. Может быть, ему вдруг захотелось поохотиться, и он не счел нужным нам об этом сообщить.

Но в голосе Па-Баста не было уверенности, и я не ответил. Камен действительно отправился на охоту, и если он найдет свою добычу, жизнь обитателей домов Мена и Гуи может измениться навсегда.

На мое послание Гуи не ответил. Тем не менее на следующий вечер, когда все вокруг утопало в красном зареве великолепного заката, я сказал Па-Басту, что пошел навестить своих друзей, а сам направился к дому прорицателя. Был третий день месяца хоак. Ежегодный праздник Хатхор закончился. Скоро река начнет отступать, и феллахи будут вспахивать плодородный ил, который оставила вода, чтобы бросить в него семена будущего урожая. И только озеро останется таким, как было. Фруктовые деревья в садах сбросят лепестки, и они густым ковром покроют землю, потом появятся плоды, а жизнь города будет идти своим чередом, и его жителям не будет никакого дела до той горячей поры, которая каждый год наступает в жизни землепашцев.

Я родился и вырос в Пи-Рамзесе, поэтому не слишком обращал внимание на вечную переменчивость всего остального Египта, вызванную несметным скоплением народов. Стану я частью этого огромного водоворота или нет — это мое дело, но мне нужно твердо знать, что вот он, здесь, вокруг меня, а я в самом его сердце. Годы, проведенные в школе при храме в Карнаке, были всецело посвящены учению. У меня не было ни времени, ни желания изучать город, который когда-то был центром могущества Египта, а сейчас существовал только для того, чтобы возносить молитвы Амону да совершать обряды похорон, которые регулярно проводились на западном берегу реки; этот город стал городом мертвых. Однако, когда я подошел к пилонам перед домом Гуи, мои мысли обратились на юг, сердце забилось. Наверное, Камен сейчас спешит туда, в засушливую пустыню, где находится селение Асват?

Старый привратник выбрался из своей норы, прихрамывая, подошел ко мне и принялся внимательно рассматривать.

— Каха, — угрюмо сказал он, — давно я тебя не видел. Тебя ждут.

— Спасибо, — ответил я, проходя мимо него. — Я тоже рад тебя видеть, Минмос. Скажи, ты когда-нибудь жил, как подобает человеку с твоим именем?

Старик хрипло рассмеялся и зашаркал обратно на свое место. Дело в том, что его имя означало «сын Мина», а Мин — это одно из воплощений Амона, когда один раз в год этот бог превращается в большого любителя зеленого салата и покровителя всех толстяков в Фивах.

Несмотря на всю важность моего визита, должен признать, что, оказавшись в изысканном саду прорицателя, я старался ступать потише. Здесь я когда-то был счастлив. Большая часть моей юности прошла среди фонтанов, разбрасывающих розовые капли воды, и высоких деревьев с их густой тенью. Здесь я сидел с юной Ту, когда читал ей о битвах фараона Осириса Тутмоса Третьего, требуя, чтобы она все запоминала наизусть, а она напряженно слушала, боясь упустить хоть одно слово. Она дулась на меня, потому что хотела пить, а я не разрешал ей прикасаться к кувшину с пивом, пока она не выучит урок. Вот здесь я как-то раз остановился, засмотревшись, как она делает утреннюю разминку под руководством Небнефера, учителя гимнастики; я смотрел, как изгибается ее тело, покрытое потом, когда Небнефер яростно выкрикивал слова команды. Наивной и нетерпеливой была она в те годы. Когда мои уроки закончились и с ней начал заниматься сам прорицатель, я заскучал, и хотя мы с ней продолжали видеться каждый день, это было все равно не то.

Я часто думал о том, что случилось с той коллекцией глиняных скарабеев, которую она собирала. Однажды я дал ей одну такую фигурку в виде награды за старание, и с тех пор она приходила в невероятный восторг каждый раз, когда я ставил на ее маленькую ладонь глиняного скарабея. «Маленькая ливийская царевна» — вот как я ее называл, поддразнивая за высокомерие, а она усмехалась, и ее глаза при этом загорались. Прошло много лет, я уже давно забыл о ней, но теперь, когда я оказался в знакомом саду, голоса прошлого ожили вновь. Она была левшой, то есть дочерью Сета, и по-крестьянски суеверно относилась к этой своей особенности, невероятно ее стыдясь, но я объяснил ей, что Сет не всегда был богом зла и что город Пи-Рамзес был воздвигнут в его честь.

— Подумай, Ту, — добавил я, когда увидел на ее лице недоверие, что случалось с ней весьма редко. — Если тебя любит Сет, ты будешь непобедима.

Но она не была непобедима. Она воспарила к самому солнцу, как всемогущий Гор, а потом упала на землю, в страдания и презрение. Я вздохнул, двигаясь мимо расписных колонн и входя в приемный зал, где меня встретил слуга.

— Можете пройти в обеденный зал, — сказал он, и я, звучно хлопая сандалиями по глазурованным плиткам, направился к знакомой двойной двери.

Меня встретил огонь светильников, смешанный со слабеющим блеском заходящего солнца, который проникал в комнату через маленькие оконца под потолком. В лицо ударил аромат цветов, расставленных на небольших столиках, и благовонных масел, курящихся в лампах. Сильнее всего пахло жасмином, любимым растением моего господина, и тогда воспоминания вспыхнули во мне с такой силой, что я замер на пороге комнаты. Сзади ко мне тихо подплыл управляющий Харшира, похожий на груженую баржу под всеми парусами, сверкая обведенными черной краской глазами, и крепко сжал мою руку в своих огромных ладонях.