Горизонт края света - Николай Семченко

– Заходи, Большой мельгытанин, в мою юрту! – пригласил Лемшинга Атласова. – Шибко постараюсь тебя потчевать!

В юрте, не смотря на лето, было так жарко натоплено, что Атласов по примеру хозяина тут же разделся до исподнего. Лемшинга подал ему пучок ароматной травы, показал: обтирай, мол, пот.

Угощая гостя, он то и дело лил воду на каменья, поставленные в огнище, – клубы серого пара окутывали всю юрту.

– Постой, и я с тобой! – сказал Атласов, увидев, что Лемшинга хочет выйти из юрты. – Ох, и жарко у тебя!

– Э, нет! – засмеялся Лемшинга. – Подчиванье в том и состоит, что хозяину можно на волю выходить для прохлажденья, а гостю – нет.

– Да что же это за подчиванье такое? – удивился Атласов. – Благо бвня бы была, а то ведь – юрта…

– Коли жару терпеть боле не сможешь, подаришь мне какую-нибудь вещь – тогда перестану лить воду на каменья. Потом опять подчивать стану, пока другую вещь не подаришь. Зато когда я к тебе в юрту приеду, возьмёшь с меня отдарки, и станем мы друзьями…

– Вон что! – усмехнулся Атласов. – А скажи-ка мне, мил человек, желание гостя для тебя закон?

– Если гость попросит еды или питья, или жара подбавить, то – закон, – ответствовал Лемшинга. – Но выйти из юрты без подарков гостю никак нельзя. Надо хозяину подарить всё, что хозяин не попросит.

– Ну так вели принести корыто воды и хороший веник из березы!

Простодушный камчадал, ничего не подозревая, сам налил в лохань воды, связал веник и подал Атласову. Тот пододвинул корыто к самому огню, чтобы вода скорее нагрелась, и как ни в чём не бывало продолжал трапезу. Лемшинга, подивившись выносливости Большого мельгытанина, поддал ещё жару и тут же, закашлявшись, выскочил из юрты.

– Мало! – закричал Атласов вслед. – Мало жару! А ну, хозяин, не обижай гостя – поддай ещё!

Лемшинга, которому толмач перевел речь своего начальника, осторожно заглянул в юрту и увидел странную для него картину: мельгытанин залез в лохань и, охая и крякая, с удовольствием в ней плескался.

Прокравшись к каменьям, Лемшинга плеснул на них новую порцию воды – облако пара накрыло Атласова с головой.

– О, хорошо! – взревел тот. – Хозяин, возьми веничек да попарь меня хорошенько!

– Как это?

– Бей по спине, что есть сил!

Камчадал, удивившись такой просьбе, осторожно стал прикладывать веник к распаренной спине гостя.

– Сильнее, сильнее! И пару подбавь! Что это жару так мало? Не нравится мне твоё подчеванье!

Выхватив ковш из рук Лемшинги, он плеснул на каменья и раз, и другой, и сам себя так заогревал веником, что только листья с него посыпались.

– Не убивай себя, не надо! – закричал испуганный Лемшинга. – Я подчиванье скоро закончу.

– Э, нет! – замотал головой Атласов. – Давай лучше потчуй, а то обижусь.

Лемшинга, припав к полу, дополз до очага, плеснул на каменья водицы и тут же отпрянул в сторону. Он судорожно разевал рот, как карась, выброшенный из воды.

– Ещё, ещё! – просил Атласов. – Крепче потчуй! Любезней будь! Почему Лемшинга так плохо дружбу со мной сводит?

И бедный камчадал, не спея выскочить из юрты, вынужден был терпеть великий жар. А мельгытанин знай себе плескался в лохани, постанывая в изнеможении и охаживая себя веничком. Атласов любил баню, какой же русский не приходит в восторг от её томительной неги, огня и пара, и того особенного чувства просветлённости, с которым выходишь из парного ада на свежий воздух?!

– Нет мочи! – охнул наконец Лемшинга. – Не сердись, добрый мельгытанин, дай отдышаться!

– Что? – рассердился Атласов для вида. – Разве не хочешь ты угодить гостю, удоволить его? Смотри, обижусь! Весь род над тобой смеяться станет: плохо потчевал гостя!

А это почиталась за такое великое бесчестье, что несчастный Лемшинга уже и не рад был своей затее. Он хотел даром взять понравившиеся вещи мельгытанина, но не знал, что русские любят пар. Принуждённый терпеть жару вместе с гостем, он подливал воды на каменья до тех пор, пока не упал без чувств. Атласов, посмеиваясь, вынес бедолагу на свежий воздух.

Камчадалы тут же принесли из соседней юрты куски льда. За льдом и снегом каждое утро посылали молодых в горы, и потому в стойбище всегда был постоянный запас этого добра, которое употребляли для охлажденья воды в жару.

Вскоре Лемшинга слабо шевельнулся, открыл глаза, увидел перед собой Атласова и снова испуганно зажмурился.

– Ох, хорошо подчевал! – блаженно улыбнулся Атласов. – Удоволил гостя на славу. Молодец!

– Мельгытанги дружат с духом огня, – прошептал камчадал. – Ай, как Лемшинга об этом не подумал раньше!

– Всё было хорошо, – заверил его Атласов. – А ради дружбы дарю тебе кафтан. Будешь в нём форсить!

Кафтан Лемшинге очень понравился, особенно его занимали блестящие пуговицы – надо же, сколь искусно сделаны, и сверкают, как солнце, глазам больно! В подарок отдал он Атласову шкуру чернобурки – большую, с пышным хвостом. Подарок вождю мельгытангов понравился, и он этого не скрывал. Вслед за Лемшингой и другие уйжучючи принялись задабривать его подношениями.

В Атласове каким-то образом уживались как бы два человека: один прямодушный, весёлый, умный, жаждущий узнать и увидеть как можно больше, другой – грубый, заносчивый и корыстный. Когда верх брал второй, то начальный человек бывал как бы не в себе – мог с палашом метаться пьяный, наказывать казаков без всякой их вины батогами или кнутом, корыствовать ясачной казной. Как человек лакомый, не знал удержу: принимал в дар от камчадальских князцов и уйжучючей меха, не брезговал ничем – брал и кухлянки, и детские шапочки из горностая, и даже варежки из собачьего пуха.

Да и что для нас, русских, в том удивительного? Прежде, отправляя человека на новую, более высокую должность, ему так и говорили: «Кормись…» Кормление – наш вековечный обычай. И вообще, покуда душа человека носит бренную плоть, он не свободен от грехов и заблуждений, и печалимся мы этому, и пьём горькую, и самих себя не понимаем, а если вдруг озарит нас прозрение, то, дабы не видеть истины, как она есть, снова заливаем глаза мерзким зельем…

За два века до похода Атласова яростный монах Максим Грек проповедовал на Руси: только дух свободен и вечен, и если жить по плоти, то умрёшь, а если духом умерщвлять в себе плотское, то живым останешься – и на этом, и на том свете, надо полагать. Но, увы, даже монахи, хоть и носили рясу, не шибко-то блюли эти каноны. Бог, которому они молились, изгонял из своих храмов торгующих, но, проповедуя о том, священники творили обратное: в церквях продавались крестики, иконы, свечи, и само Святое слово, переписанное от руки, тоже продавалось в виде книг. Христос учил жалеть бедняков, ан нет – попы ссужают им в долг, под проценты. У монастырей была своя земля, и золотая казна, и всякое иное добро, приобретённое на десятину, пожертвованную прихожанам святым отцам. И если проповедники возглашают с амвона одно, а живут по-другому, то что остаётся делать верующему? Издавна впиталось это в кровь: говорить одно, делать другое, а поступать совсем иначе.