Брабантский мастер Иероним Босх - Дмитрий Николаевич Овсянников

бывшего книжника. Один из рисунков Йерун сделал серебряным грифелем – подарком коробейника. Юноша никогда не держал в руках такого инструмента, ему не терпелось опробовать новый грифель в деле. Серебро оставляло на бумаге и дереве тончайшую линию, однако след серебра держался не в пример крепче следа свинца – стереть его хлебным мякишем оказалось невозможно.

– То-то и оно, Йоэн. Ты задержал взгляд, и взгляд открыл тебе многое. Нам, художникам, не следует пренебрегать этой возможностью. Сделай привычным то, что уже удается тебе по наитию. Тогда ты приблизишься к тому, чтобы в свой черед стать мастером.

Фокусник

На углу возле рынка кожевников торговали всякой всячиной – кто с легких складных столов, заменяющих прилавки, кто раскладывал свой товар на бочонках и сундуках, кто и вовсе довольствовался куском холстины, расстеленной прямо на земле. Продавали здесь все понемногу – большей частью старую, видавшую виды одежду, утварь и прочее, чему лучшее место – лавка старьевщика. Или свалка. Могло показаться, что многие продавцы выставляли здесь свое имущество, подчас последнее, не желая просить милостыню. И на этот товар находились покупатели – у бросовых вещей и цены были бросовые. На таких «мышиных рынках» художники иногда присматривали занятные вещицы для своих мастерских – на них недурно было упражняться в рисовании и живописи.

Именно за этим пришли сюда Йерун и Петер – тот самый верзила, который первым встретил Йеруна в доме дяди. Петер был на пару лет старше Йеруна. Внешне он изрядно походил на быка – большого, тяжелого и грозного с виду, однако смирного нравом и весьма добродушного. Двое подмастерьев быстро сдружились.

Петер с видом знатока рассматривал горшки с оббитыми краями, оловянные кружки и масляные лампы. Йерун, скучая, вертел головой по сторонам, стараясь отвлечься. Он, надо сказать, недолюбливал чужое старье. Каждая из вещей представлялась ему одушевленной, хранящей память о жизни предыдущих хозяев. Чаще всего эта память оказывалась недоброй, душной, как спертый воздух в забытом чулане, пыль из которого пора выгребать лопатой. Прикасаться к такому лишний раз не хотелось. Конечно, в мастерской отца старые вещи преображались, взгляд и рука художника давали им новую жизнь и смысл, какого предмет не знал прежде, но здесь, на «мышином рынке», подобного было не достичь. Множество вещей, каждая со своей историей, в несколько минут утомляли взгляд и фантазию.

Недавно Йерун подвергся настоящему испытанию. Он надолго запомнил, как они вдвоем с Петером оказались в доме городского богатея – забыл, правда, что за нелегкая занесла их туда. С первого взгляда Йеруна удивило то, что дом, хоть и достаточно велик, выглядит почти заброшенным – в нем как будто проживало слишком мало людей, чтобы наполнить комнаты и коридоры жизнью. Повсюду царило запустение и застарелый беспорядок – он, судя по всему, и был настоящим хозяином дома. Тот же, кого называли хозяином люди, принимал посетителей в постели – так как был тяжело болен. Богач оказался человеком преклонного возраста, годы и болезнь не успели погасить в нем только самые последние искорки жизни. В постели сидел некто, больше всего похожий на живой скелет, обтянутый пергаментом. Возле постели хлопотали нотариус и священник из ближайшей церкви – первый занимался завещанием, второго долг обязывал позаботиться о душе умирающего. Родных и близких в доме не оказалось – в прежние годы богач, слывший небывалым скупцом, разогнал и отвратил от себя всех.

– Умирает, потому что слишком скуп, – тихо поделился с подмастерьями художника нотариус. – Пожалел денег на лекаря, а теперь уже поздно пить отвары. Знал бы он, почем нынче устроить похороны – о!

– Что бы он сделал?

– Ожил бы после смерти на пару часов, чтоб самому донести свой труп до кладбища! – сердито ответил нотариус.

Итак, людей у постели умирающего собралось немного. Зато добра здесь было собрано столько, что хватило бы на два таких дома, заполненных обитателями самого разного возраста и рода занятий. По углам и вдоль стен громоздились ларцы, сундуки и ящики, а где их не было, всевозможное имущество лежало наваленное грудами. Старик-хозяин давал деньги в рост, и в последние годы охотно брал в залог все, что только ни предлагали попавшие в его лапы. Йерун разглядел множество пар обуви – мужской, женской и даже детской, от добротных охотничьих сапог до простецких деревянных башмаков, подчас старых и негодных. Была здесь и конская сбруя, и ворохи одежды, и ящики со всевозможным инструментом, утварью и посудой – оловянной, серебряной и даже стеклянной, считавшейся роскошью. Бросилось в глаза снаряжение рыцаря – шлем с забралом, меч и щит, и турнирное копье в придачу, – видно, нужда заела некоего благородного сеньора либо его наследников. Заела настолько, что рыцарь оставил у ростовщика свои доспехи и дорогие и почетные трофеи, взятые на турнире или в бою. У кровати умирающего в строгом порядке, напоминающем построенную в каре баталию[6] пикинеров, стояли ларцы, набитые монетами. В темном углу сиротливо притаилось распятие – видно было, что о нем хозяин если и думал, то в последнюю очередь.

Йеруну подумалось, что явись сюда ангел, он так же тихо встанет в углу, не находя сил поднять отягченную грехами душу умирающего. Зато бесам в доме скупца было раздолье – они, казалось, кишели среди вещей, отвратительные, серые и косматые, похожие не то на больших мышей, не то на ожившие хлопья пыли, которой на хозяйском богатстве скопилось предостаточно. Они перебирали добро богатея, выискивали в его нагромождениях вещи подороже и, издеваясь, подсовывали хозяину – ведь известно было, что на суд Божий он явится нагим и босым, что не сможет прихватить с собой ни единой монетки. Слева от кровати юноша разглядел невысокую приоткрытую дверь – видимо, дверь кладовой. Он не сомневался, что именно там, в тесноте и пыли накопленного не впрок богатства, уже притаилась, ожидая своего выхода, сама Смерть.

Йерун зажмурился и перекрестился, стараясь унять разошедшееся воображение – он уже в который раз давал себе слово, что заострит внимание на людях, не отвлекаясь на небывальщину. Небывальщина теснилась, уступая место образам людей, но исчезать совсем не собиралась.

* * *

– Хэй, дамы и господа! Не проходите мимо, глядите сюда! Гостей не обижаем, игрою забавляем! Ловкие руки, забавные трюки! Не захочешь глядеть – после будешь сожалеть!

Йерун повернулся на голос. Шагах в десяти в стороне от рядов, торгующих старой рухлядью, в тени невысокой стены из темного кирпича особняком стоял прилавок, не похожий на соседние. Во-первых, это был широкий и