Брабантский мастер Иероним Босх - Дмитрий Николаевич Овсянников

крепкий стол. Во-вторых, ни на нем самом, ни вблизи него не было видно никакого товара – юноша разглядел только несколько мелких предметов, назначение которых понял не сразу. Людей зазывал, размахивая руками, необычного вида человек в красном одеянии и высокой черной шляпе.

Лицом он не походил на фламандца – человека отличала смуглая кожа и большие черные глаза, густые кудрявые волосы цвета воронова крыла достигали плеч. В какой-то момент он повернулся в профиль, и форма его носа живо напомнила Йеруну рассказы о диковинных птицах папагаллах – точь-в-точь такими описывали их клювы. У стола уже собирались люди – человек восемь или десять, подходили все новые, но, сколько бы их ни толпилось на небольшом пятачке, черноволосый не терялся среди них. Он оставался заметным подобно черному грачу, присевшему на ограду курятника.

– Дружище. – Йерун потянул Петера за рукав и указал в сторону черноволосого.

– А, этот, – повернул голову подмастерье. – Давненько его не было видно. Взгляни, лишним точно не будет.

– Кто это? – спросил Йерун.

– Мы его Французом зовем, так оно вернее, – охотно ответил Петер. – Имена он меняет как перчатки. Не то Жерар, не то Жильбер, не то Франсуа – черт его разберет. То вдруг исчезнет на месяц, то опять появится. Забавляет публику, – слыхал, как он стихами треплется?

Не то Жерар, не то Жильбер продолжал шуметь, поток его прибауток казался неиссякаемым. Он умолк лишь ненадолго – и вскоре народ вокруг стола принялся смеяться и хлопать в ладоши. Обойдя толпу со стороны, Йерун увидел, что черноволосый поставил на стол маленькую собачонку с шутовским колпаком на голове. Француз взял в руки обруч, поднял над столом, и собачонка несколько раз прыгнула через него, а после присела на задние лапки и словно поклонилась публике, снова вызвав аплодисменты.

– Вуаля! – сказал черноволосый. Голос его звучал резко, а слова он произносил так, как будто ему слегка зажали ноздри. К тому же он заметно картавил.

– Это он так, для затравки, – пояснил Петер. – Промышляет-то Француз другим.

– Чем?

– Смотри, сам увидишь.

Тем временем черноволосый убрал обруч, спустил собачку на землю и посадил на поводок, закрепленный под столом. Затем на столешнице появились круглый орешек и два небольших стаканчика.

– А ну, кто не боится слегка обогатиться? За зоркий глаз – горсть стюверов тотчас!

Люди не сразу решились откликнуться. Наконец вперед шагнул невысокий толстый человек в темно-зеленом плаще, с круглым, похожим на вымытую репу, лицом.

– Я играю, – объявил он. – Ставлю три стювера!

– Ай, сударь, нехорошо! – заупрямился Француз. – Уважьте старинную игру! Пять!

– Четыре! – немного уступил толстяк. – И ни на грош больше, так и знай.

– Что ж, с малым затеемся, позже разогреемся! Кручу-верчу, запутать хочу! – Черноволосый, ухватив по стаканчику в каждую руку, принялся перекатывать орешек по столу. В какой-то момент орешек исчез из виду, и Француз принялся шустро двигать стаканчики. При этом он не переставал сыпать прибаутками.

В первый раз толстяк проиграл четыре стювера. Пожелав отыграться, проиграл еще четыре. Затем удвоили ставки, и на третий раз толстяку повезло – он вернул свое.

– Вуаля! – воскликнул Француз. – Глядели зорко – получайте монет с горкой!

На четвертый раз обладатель зеленого плаща удвоил свой выигрыш, ссыпал монеты в кошель, висящий на поясе, и удалился с самым довольным видом. Француз, сняв шляпу, раскланялся, тряхнув копной черных волос. Он приглашал следующего игрока. Йерун направился было к столу.

– Не вздумай! – Петер ухватил его за рукав. – В исподнем домой вернешься!

– Отчего? – удивился Йерун.

– Плут он, мошенник! В эти чертовы стаканчики нипочем не выиграть, если сам Француз не позволит! Он и позволяет время от времени, а не то бы уже давно обходили его стороной! Да еще фокусами перемежает, вроде как потеха для публики, не игрою, мол, единой! Народу на рынке как мух в отхожем месте, простаки не переводятся! Стой лучше, смотри!

Следом за толстяком играть вызвался долговязый парень, настолько высокий, что для наблюдения за руками черноволосого ему пришлось согнуться едва не пополам. Первый раз Француз позволил ему выиграть, но после взял удачу в свои руки. Теперь уже верзиле пришлось раз за разом лезть в кошелек за новыми монетами. Он, как завороженный, смотрел на мелькавшие с удивительной быстротой стаканчики, даже разинутый в самом начале рот закрыть забыл. Снова и снова, едва дождавшись, когда руки Француза остановятся, он тыкал пальцем то в один, то в другой стаканчик, и всякий раз попадал в пустой. Публика галдела, раззадоривая простодушного верзилу. Снова сунувшись в кошелек и не найдя там монет, он сорвал с головы шерстяной колпак, с размаху бросил его на стол и тут же проиграл. В следующий раз ему наконец повезло, или же Француз сжалился. Как бы то ни было, бедолага сумел отыграть колпак обратно.

– Впору бы, сударь, вам остановиться! В церковь зайти да святым поклониться!

К столу тем временем рвался следующий – он только что подошел и не видел, как верзилу освободили от денег. Француз приветственно раскланялся. Замелькали стаканчики…

– Простите великодушно! – В толпе зевак показался новый человек, худощавый, неприметной наружности, с очками на носу. Он задирал подбородок и скашивал глаза, стараясь попасть взглядом в стекла очков, а ступал неуверенно, то и дело натыкаясь на людей и прося прощения. На его голове красовалась шляпа мирянина, но одеяние было похоже на рясу монаха-доминиканца, правда, на треть состоящую из заплат.

Всем своим видом новый человек словно изображал старую пословицу «Нищему и вору все впору». На него не обращали внимания – Француз, не переставая балагурить, вытрясал кошелек уже пятого горожанина, охочего до легких стюверов. А близорукий – или притворяющийся таким – между тем занялся подобным промыслом, только по другую сторону толпы зевак. И совершенно бесшумно. Ловко орудуя чем-то, зажатым между пальцев, – ни ножа, ни ножниц в его руке Йерун не разглядел, – он срезал пару кошельков, упрятал их за пазухой и исчез так же незаметно, как и появился.

– Дружок Француза, – кивнул в его сторону Петер. – Трясут простаков в четыре руки. Шуметь бесполезно – оба платят налог.

– Неужто в Брюгге узаконены воровство и обман? – удивился Йерун.

– А у вас в Босхе по-другому? – усмехнулся Петер. – Ну, в законах об этом, положим, ясно – о налогах для воров ни слова. Для них прописаны плеть, клеймо и прочая, и прочая, вплоть до виселицы. Но это для бедных и жадных. А кто поумнее да поудачливее, платит налог. Начальнику городской стражи. Он их за это не хватает и не тащит на правеж.

– А городской магистрат?

– В счастливом