Я смотрю на тебя издали - Татьяна Полякова

– Что привело тебя ко мне, прекрасное создание? – спросил Берсеньев.

– Знамо дело, бомж.

– Так его ж похоронили. Валяй, рассказывай.

Вторично рассказывать до мельчайших деталей было неохота, но я поднапряглась. Берсеньев слушал и время от времени кивал. Когда очередь дошла до братства, я решила показать Берсеньеву бумаги в папке, но он лишь рукой махнул.

– Верю на слово. Ты ж у нас не только выдающийся юрист, но и журналист-недоучка и сравнительный анализ, разумеется, провела блестяще.

К тому моменту, когда я закончила рассказ, и мясо подоспело. Мы устроились за большим столом со стеклянной столешницей.

– Какое вино предпочитаешь? – спросил Сергей Львович.

Один из многочисленных кухонных шкафов у Берсеньева был забит бутылками, лежали они рядком в специальных ячейках, возле них он и замер.

– Чего ты спрашиваешь, я же все равно не разбираюсь.

– Ну, так учись. Что ж, если выбор за мной, будем пить чилийское.

– Да хоть монгольское.

– Дура, от жизни надо получать удовольствие.

Он открыл бутылку, разложил мясо по тарелкам, а потом налил вина в бокалы. Мы выпили и принялись есть.

– Тебе бы шеф-поваром в ресторан, – сказала я.

– Талантливый человек талантлив во всем.

– Не томи, талантливый. Что ты обо всем этом думаешь?

– Пока ничего. Вот доем и думать начну. И ты не сиди с постным видом, а жуй.

Бутылку вина мы допили, мясо съели, а он все молчал.

– Ты нарочно, да? – не выдержала я.

– Жизнь прекрасна, – хмыкнул он. – И не смей ее портить. С бомжем твоим разберемся. Эка невидаль.

Я собрала посуду, сунула ее в посудомоечную машину, а Берсеньев устроился в кресле, блаженно потянулся, потом закинул руки за голову, сцепил их замком и стал насвистывать.

– Нет, ты точно издеваешься.

– Ладно, внимай. Что мы имеем? Парень восемнадцати лет от роду живет один, вечера проводит за компьютером… После смерти бабки история трагической кончины родителей вдруг его заинтересовала. Свидетельство тому фотография в книжке и рассказ приятеля. Положим, твоих блестящих способностей у него нет, но, шаря в Интернете, он мог наткнуться на сайт «Братства» и обратить внимание на странную схожесть текстов. Что он сделает в этом случае?

– Ну, не знаю… в полицию пойдет?

– Это если умный. А ему восемнадцать, и умным он не может быть по определению. К тому же предки его скончались одиннадцать лет назад, и кто теперь его слушать будет? Значит, он сделает то, что сделал бы среднестатистический дурак на его месте: решает разобраться со всем этим сам. И вот тут мы вновь вернемся к фотографии. Она у тебя с собой?

– Конечно. – Я бросилась за фоткой, нашла ее и протянула Берсеньеву. Он на нее таращился, а я на него, всерьез ожидая, что он одним махом раскроет все секреты. С него станется…

– Здесь восемнадцать человек. За минусом самого Дениса, то бишь бомжа, все жители общины, впоследствии сгоревшие, то есть все семнадцать.

– Ну, – кивнула я, не очень понимая, куда он клонит.

– А кто снимал?

– Черт, – выругалась я. Почему, спрашивается, мне эта мысль не пришла в голову? От обиды я начала вредничать.

– Да кто угодно. Бабка Дениса, к примеру, когда за ним приехала, или фотоаппарат на выдержку поставили…

– Очень может быть, и к этому вопросу мы еще вернемся. Сейчас о главном. Самосожжение было не единственной версией следствия. Я правильно понял?

– Правильно, но никаких доказательств, что это… ты считаешь, парень мог решить: его родителей убили?

– А что еще? У следователей такая мысль присутствовала, у тебя тоже… А он жил с этими людьми, пусть и был тогда ребенком. Ездил летом к родителям, в последний раз, когда ему было уже лет девять. Так что вряд ли то лето начисто стерлось из памяти. Менты с мальчишкой не общались…

– Он знал что-то такое… – начала я.

– Что и заставило его заподозрить убийство. Фотографию он с собой не взял. В случае, если он просто бродяжничать отправился, она ему попросту не нужна. А если он разыскивал убийц или убийцу…

– Она – улика, которая выдаст его с головой.

– Мало того, он сунул ее в книжку, принадлежащую тетке…

– Потому что предполагал: предприятие будет опасным. И если с ним что-нибудь случится…

– Ну, может, мы слегка преувеличиваем его сообразительность, – сказал Берсеньев. – Но в общем мыслишь верно. Подтверждение тому – как раз это и произошло. Два месяца назад у него в квартире появляются гости и вроде что-то ищут.

– Фотографию? Да что ж в ней такого?

– Думаю, не что, а кто. Ты сказала, есть фото всех самосожженцев?

– В Интернете, – пискнула я.

– Тогда двигаем к компьютеру. Проведем очередной сравнительный анализ.

Мы прошли в кабинет Берсеньева, большую комнату с двумя диванами, письменным столом и книжными полками вдоль одной из стен. Кабинет был выдержан в английском стиле, деревянные панели, обои в полоску. Я задержалась возле полок с книгами, пока Берсеньев включал ноутбук. Весьма неплохой подбор современной литературы.

– Много читаешь? – спросила я.

– Временами, – усмехнулся он. Сергей Львович устроился за столом и мне кресло придвинул. Я нашла статьи Ушакова, заработал принтер, и вскоре мы имели семнадцать фотографий. Разложили их на журнальном столе, в центр поместили снимок, который был у тетки Дениса.

– Что ж, начнем, – взяв в руки карандаш, сказал Сергей Львович. – Гавриил, его семейство: жена и две дочки.

На общей фотографии он ставил крестик карандашом над лицами, откладывая в сторону листы с фотографиями уже опознанных. Через десять минут осталось лишь одно лицо без крестика и один лист с фотографией: Самойлов Николай Владимирович, тридцать восемь лет. Выходило, что на общей фотографии был именно он. И тут же стало ясно: с уверенностью этого не скажешь. На групповой фотографии он стоял во втором ряду, немного боком, как будто в последний момент втиснувшись между женой Гавриила и высоким худым мужчиной по фамилии Абрамцев. Рука его была приподнята, точно он приветливо махал кому-то, но из-за этого жеста лицо наполовину скрыто. На мужчине кепка с длинным козырьком, так что, по сути, отчетливо видна лишь аккуратная бородка.

– Занятно, – сказал Берсеньев.

– Ты считаешь, он нарочно рукой закрылся? – нахмурилась я.

– На фотографии в статье Ушакова Самойлов без бороды, – вслух размышлял Берсеньев, не торопясь отвечать на мой вопрос. – Но это, конечно, ничего не значит. Фотографии может быть несколько лет, и тогда он бороду еще не носил. А в общине решил отпустить.