42 - Томас Лер

За последние два года Борис с Анной еще дважды были в Женеве. Обычай прежних дней идти первым делом к одному из киосков утратил смысл, потому как ни рядом с заирским господином в Зале Совета во Дворце Наций, ни около углубленной в свой эластичный двухчастный инструмент супруги оперного певца в отеле «Лез-Армюр», обремененной пышнейшей грудью Спящей Красавицы, которой прежде дозволялось не меньше дюжины раз в год, при хроносферном приближении очередного подписчика «Бюллетеня», пробуждаться для грандиозного, растянутого почти на четыре года наслаждения, ни на столике в салоне удаленного замка Коппе, ни в четвертом (самом досадном) месте раздачи «Бюллетеня» больше не было свежих выпусков. По всей видимости, двенадцатый номер стал завещанием доктора Магнуса Шпербера. Теперь, когда бар Дайсукэ больше не работал, было заведено без оружия и в пристойной одежде, то есть почти голым, направляться на площадь Бург-де-Фур, чтобы получить советы и информацию во врачебной практике Пэтти Доусон и Антонио Митидьери. Лишь этот неколебимо благотворительный институт, детище двух, казалось, неспособных к такому поступку людей, продолжал благородную традицию женевского гуманизма.

Мы обнаружили в деревне ясли, обустроенные словно по методике Монтессори (деревянные звучащие игрушки, книжки с картинками, стеклянные шарики), затем гигантский склад, который приличествовал бы крупному супермаркету, куда, наверное, снесли все возможные деревенские запасы, трогательную библиотеку в бывшем административном здании и, наконец, камеру хранения или, скорее, арсенал — большой отель, так крепко забитый и забаррикадированный, что нам пришлось взломать заколоченное окно, чтобы попасть внутрь. Он производил впечатление не то свалки, не то склада оптового скупщика краденого, так как там были беспорядочно свалены все возможные приборы, на вид нестарые или вполне работоспособные. Телевизоры, компьютеры, холодильники, тостеры, стереосистемы, кухонные комбайны, видеомагнитофоны и видеокамеры, плейеры, яйцеварки, микроволновые печи, фены, телефоны, электрические игрушки, факсовые аппараты — все они подверглись изгнанию. В одной из комнат Борис нашел стопки плакатов, рекламных брошюр и разобранные витринные декорации. Патологически живописная деревня, раскинувшаяся на высокогорном балконе перед Юнгфрау, и так казалась задником для цветного немого фильма с ее нескрипучими деревянными домами, мертвецки тихим фонтанчиком и кристаллизованными геранями, а после радикальных мер хроногигиены сползла в XIX век, несмотря на неустранимые асфальт, телефонные вышки и пять никем не управляемых грузовиков и такси (для устранения автотранспорта требуются не меньше двадцати хроноатлетов). Ни в одном из домов, куда мы попадали через приоткрытые двери и окна, не было ни единого болванчика. Два солидных деревянных здания на главной улице явно принадлежали к числу объектов, освобожденных от электронной мишуры. Меня разозлил их сомнительный шарм идиллических горных избушек; впрочем, и вся деревня раздражала меня с каждым шагом все больше. С трудом взломав дверь ризницы, мы попали в церковь, вызвавшую у Анны подозрения из-за того, что в нее было трудно заглянуть снаружи. Под сенью церковного нефа на скамьях или на полу сидели и стояли, прислонившись к стенам, объекты зачистки, без малого шесть или семь сотен, могильно тихая община, наводившая на мысль о пугающем религиозном фанатизме или, по меньшей мере, бьющем через край рвении, поскольку прихожане заняли все наличное пространство, включая проходы и место перед алтарем, и стеклись сюда в крайне заурядном виде, в плавках, майках, униформах, костюмах, походных штанах, бермудах, в нижнем белье, национальных костюмах, рабочих халатах, полураздетые или наполовину завернутые в простыни и полотенца, и, невзирая на возраст и пол, им неведом был ни стыд, ни чувство дистанции, а вдобавок почти все были отмечены той печатью замешательства, какая ложится на лица болванчиков, когда мы хладнокровно добираемся до них по превосходно замаскированному лазу во времени. Однако они пережили вместе РЫВОК, три абсолютно безумные секунды, в течение которых на краткий миг увидели себя посреди молниеносной церковной службы в битком набитой церкви. Все были живы, как определил мой наметанный глаз. Конечно, их могли бы запихнуть в сарай или в большое стойло. Или просто свалить в кучу на полу, вместо того чтобы рассаживать и придавать какие-то позы. И тем не менее эта акция насильственного переселения привела меня в бешенство. Зажав в руке «Кар МК9», я выбежал наружу в идиллию горных лужаек, деревянных домиков, сурков и коровьих хвостов (которых, кстати, нигде не замечалось, неужели был устроен храм и для жвачных прихожан?), прочесывая дома и избушки с намерением устроить кое-кому прочистку мозгов по-савонарольски, зачитать доходчивую проповедь (стареющий паразитарный гурман и прожженный осквернитель в роли проповедника) или на худой конец прибегнуть к парочке свинцовых аргументов. Анна с Борисом следовали за мной по пятам, потешаясь, но и несколько обеспокоенно.

Таким образом мы довольно быстро нашли Софи Лапьер и ее умирающего третьего мужа. И направляемся к Шперберу в Монтрё. Я хочу сказать, что на меня наводит тоску писать отчет о Лапочке Лапьер (конечно же кличка пера Шпербера) и ее мастерах и мастерицах зачистки. Уже когда мне рассказали об их отшельничестве и основании обезболваненной общины подлинных, настоящих, живых людей, желающих уединенно и в состоянии далеко идущей автаркии дожидаться окончания нашей денатурированной паразитарности в момент возобновления реального времени в день «Икс», я с трудом подавил гнев. До тех пор, пока они не были в состоянии оживить хотя бы кролика или выкормить одного-единственного ребенка дарами своих плантаций, их потуги отличаться от нас прочих, бессмысленных узуф-руктуаров и пустоголовых общественных осквернителей, казались мне высокомерными и смехотворными.

Только воспоминания о трагичном пыле Софи Лапьер, чей (первый) муж по-прежнему висел в шахте ДЕЛФИ, успокоили тогда мою агрессивность; так случилось и на этот раз, когда мы разыскали ее в плоском современном здании между деревянных построек, служившем госпиталем как до, так и после вселения неведующих (само собой, и это был шперберовский термин), и она предстала ожившей «Пьетой», поскольку ее второй муж покоился во прахе, то есть на столе рядом с остальными жертвами эпидемии, от которой как раз умирал ее третий, покрытый испариной и исхудавший супруг, в ком невозможно было узнать журналиста Герберта Карстмайера. Болезнь, должно быть, пробралась и в ее тело, поэтому она с достоинством попросила нас держаться на расстоянии. У нее был уставший, но не больной и даже не постаревший вид. Чернильно-черные волосы со строгой стрелкой левого пробора, вздернутый нос, круглые очки, то, как она сидела в простом льняном платье на офисном стуле, делали ее похожей на врача на сверхурочном дежурстве в современной и явно хорошо оборудованной палате. Самообладание, с каким она смогла связно поведать нам историю катастрофы, хотя в затененной соседней комнате отлетал дух ее третьей второй половины, смутило нас, запретив любую критику неудавшегося проекта Неведения. В нем участвовали девять человек, три женщины и шестеро мужчин. Самым отважным и имевшим наибольшие последствия новаторством было введение вполне понятного и подсказанного сексуальной асимметрией принципа «триарности» вместо парности, так что самым естественным образом получилось три семьи с тремя двоемужницами. Пятеро эльфят были некогда самым большим счастьем деревенской общины. Трое младших, родившиеся уже здесь, наверху, после — никому не повредившей! — акции чистки, даже не знали, как выглядят болванчики и, главное, как они себя ведут, точнее говоря, бездействуют. Ни в коем случае никто не собирался скрывать от детей реальное положение дел или запретить им контакты с внешним миром и утаивать события на Пункте № 8. Все, в чем неведующие (которые сами не давали себе каких-либо сектантских названий) видели цель такого существования, — уединенная и достойная форма ожидания без искусов и ужасных депрессий, к которым неотвратимо должна была привести жизнь среди миллионов не-хронифицированных. Почтение к ВЫСШИМ СИЛАМ (левая рука Софи, вздрогнув, указала наверх) и надежда, что все начнется сызнова (двери церквушки распахнутся, и шесть сотен безмерно ошарашенных депортантов выбегут на улицы деревни, полностью эвакуированной за три секунды неким американским чудо-оружием), были краеугольными камнями их веры, хотя группе Мендекера они давно уже не доверяли. Это и способствовало адским козням Хаями. Тут мы, разумеется, насторожились.