Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата - Павел Елисеевич Щеголев

утверждать, что вся политическая исповедь Бейдемана, за одним исключением, укладывается в статьях «Колокола». У Бейдемана нет ни одной темы, за исключением одной, которая не была бы разработана в «Колоколе», нет ни одной подробности, новой по сравнению с «Колоколом» [см. выше аналогии, указанные в примечаниях к запискам Бейдемана]. Мелкая подробность: бичуя разврат и тупость представителей высшей власти, Бейдеман для иллюстрации называет ряд фамилий (Адлерберг, Панин, Долгоруков, Строганов, Гагарин, Игнатьев, Бутков, Муравьев и т. д.); среди них нет ни одного имени, которое не встречалось бы с приличествующей ему характеристикой на столбцах «Колокола».

В прямой зависимости от статей Герцена находятся и общие взгляды Бейдемана на самобытность русского развития, на роль немцев в нынешней русской истории, на прогрессивное значение славянофильства, нашедшие изложение в его статье «Славянофильство как принцип». Исповеданное здесь славянофильство Бейдемана было славянофильством самого Герцена.

Двадцатилетний Бейдеман ушел из дому и перешел русскую границу через две недели по окончании курса в закрытом учебном заведении. Что толкнуло его на этот решительный шаг? Бейдеман сначала отказался ответить на этот вопрос своим тюремщикам, но на пятом месяце заключения дал категорический ответ: «Причина, побудившая меня оставить отечество, та же самая, которая побудила меня возвратиться в него: желание уничтожения настоящего правительства, современных государственных и общественных форм, и твердое намерение, на обломках этого уродливого здания, содействовать к устройству такого государства, таких общественных отношений, которые были бы сообразны с правдой, с здравым смыслом и с настоящими и будущими потребностями русского народа». В письме к царю, писанном на 15-м месяце заключения, Бейдеман глухо и неясно говорил о том, что оставление отечества было результатом тяжелых обстоятельств, что полная исповедь на этот счет была бы свыше его сил и что это – та сторона его сердца, которая тяжело и трудно раскрывается. Очевидно, у Бейдемана были мотивы очень личного и интимного характера, для нас неясные. [Крайне неясен и рассказ Бейдемана Потапову о дуэли, которую он имел в Финляндии. По версии Потапова, Бейдеман убил своего противника, но в письме к царю Бейдеман говорит, что он не сделался убийцей благодаря слепому случаю.]

Возбуждение, царившее в русском обществе и литературе, требовало от отдельного человека кипучей деятельности во имя блага страны, народа, участия в освободительной работе. Одинокий юноша мечтал о подвигах грандиозных, об уничтожении правительства, о полном разрушении современных государственных и общественных форм – на меньшее он не пошел бы! Но как реально приступить к совершению подвига? Обыденность, пошлость окружавшей жизни была невыносима, служба в армейской кавалерии в Кашине сулила тусклые сумерки. Можно ли было, питая в душе великие замыслы, хоть на одну минуту уйти в эту жизнь? Надо было при первой возможности, сейчас же, немедленно порвать все связи с действительностью! А на Западе герой подвига мог найти приложение своим силам. Борьба за свободу кипела в это время в Италии, вождем ее был Гарибальди. Об итальянских делах, о походе Гарибальди Бейдеман читал обстоятельнейшие статьи H.Г. Чернышевского в отделе «Политика», ежемесячно помещавшемся в «Современнике». В руках Бейдемана до его отбытия из России были свежие книжки «Современника» с отчетом о начале выступления Гарибальди. В мае 1860 года начался поход знаменитой тысячи – подвиг безумного риска и смелости. К итальянцам – волонтерам Гарибальди – примыкали иностранцы, которых привлекал идеалистический порыв борьбы за свободу и необычайная отвага предприятия. Выпущенный из военного училища офицер мог найти удовлетворение в этой борьбе и жажде героических дел, и специфическим интересам военного человека.

Понятно, воодушевление Бейдемана нашло исход в решении бросить все в России и уйти в войска знаменитого итальянского патриота.

За границей Бейдеман окунулся в водоворот революционных идей. О том, что он делал там, мы знаем только из его рассказов, но все равно, сражался ли он в войсках Гарибальди, или только работал в типографии «Колокола», вдыхая вместе с пылью свинцовых литер свежую бодрость вольного русского слова, или, наконец, в течение года успел и побывать в Италии и пожить в Лондоне, все равно идея революционной борьбы росла и крепла в его душе, принимала осязательные формы. Крестьянскую волю, данную 19 февраля 1861 года, он пережил за границей острее, чем оставшиеся на родине соотечественники. Бейдеман разделил мнение незначительного меньшинства о крайней неудовлетворительности, половинчатости и фальшивости великой реформы. В развитии взглядов Бейдемана на крестьянскую реформу «Колокол» сыграл большую роль.

Был один момент – самый первый, когда Герцен и Огарев приветствовали реформу Александра II (в передовой статье № 95 от 1 апреля 1861 года «Манифест»): «Александр II сделал много, очень много; его имя теперь уже стоит выше всех его предшественников. Он боролся во имя человеческих прав, во имя сострадания, против хищной толпы закоснелых негодяев – и сломил их! Этого ему ни народ русский, ни всемирная история не забудут. Из дали нашей ссылки мы приветствуем его именем, редко встречавшимся с самодержавием, не возбуждая горькой улыбки, – мы приветствуем его именем освободителя! Но горе, если он остановится, если усталая рука его опустится. Зверь не убит, он только ошеломлен! Теперь, пока стоглавая гидра, которой каждая голова или Муравьев, или Гагарин, не совсем опомнилась, надо покончить ее и освободить, вместе с русским крестьянином, новую русскую государственную мысль – и от немецких колодок, и от русских татар, тучных нашей кровью, нашими слезами, нашим изнурением».

Но очарование продолжалось всего один момент. Очень скоро «Колокол» перешел к критике начал реформы. Ей посвящены статьи Огарева «Начало русского освобождения» (осторожная и сдержанная статья в № 96 от 15 апреля) и «Разбор нового крепостного права» (в № 101–106). Основной тезис провозглашен им в первой статье (№ 101 от 15 июня): «Крепостное право не отменено. Народ царем обманут!» Крестьянские бунты, вспыхнувшие сейчас же по объявлении воли, и беспощадное подавление их правительством, в особенности восстание в селе Бездне Казанской губернии, открыли глаза Герцену и Огареву на сущность реформы. «С 19 февраля до 8 мая, – писал Огарев, – прошло 78 дней; обстоятельства обозначились. В феврале подписан манифест, в апреле льется кровь безоружных крестьян, в мае циркуляр нового министра внутренних дел предписывает губернаторам объяснить народу, что барщина не есть барщина. Такого уродливого хода дел мы и не ожидали. Итак, комитет под председательством Константина Николаевича оттерт на задний план; теория государственного развития поручена Бутковым, а практика – Апраксиным. Стало быть, ожидать, чтобы комитет «для устройств сельского состояния на общих и единообразных началах» помог делу, исправил бы или переделал «Положения о крестьянах», было с нашей стороны мечта, которую мы, из жажды блага народного, лелеяли не один день. В то время правительство, казалось, стало во