Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата - Павел Елисеевич Щеголев

и тем положить самую крепкую основу для будущего развития отечества, а себе – приобрести имя великого из великих.

Приводим полностью письмо Бейдемана, лебединую песнь, пропетую в стенах равелина.

«Великий государь.

Если я беру на себя смелость писать к Вашему Величеству, то не с целью выпросить помилование своему поступку – поступку, до того выступающему из ряда обыкновенных противоправительственных проступков и так громко говорящему за самого себя, – что, я думаю, всякое старание оправдать себя было бы делом столь же дерзким, сколько недобросовестным. Причина тому, с одной стороны, – потребность, понятная в человеке в моем положении, раскрыть свою душу, с другой стороны – то убеждение, что рано или поздно Вашему Величеству все будет известно. Следовательно, или желание совершенно скрыть настоящее дело, или двусмысленная полуоткровенность – в обоих случаях является как акт преступной неспособности стать лицом к лицу с чистой совестью.

Обстоятельства не могут всего оправдывать, и если человеческая жизнь подвержена уклонениям, то причина их столько же в обстоятельствах, сколько в доброй воле всякого человека. Если вследствие тяжелых обстоятельств я принужден был оставить отечество, то обратное возвращение в него с целью поднять бунт было делом личных моих соображений, актом моей доброй воли. Что касается до первых, то признаюсь Вашему Величеству, что полная исповедь – свыше моих сил. Это та сторона моего сердца, которая тяжело и трудно раскрывается, которая слишком лична для того, чтобы совершенно высказаться. Скажу только, что, если я не сделался убийцею, то в этом случае обязан слепому случаю, что моя собственная совесть давно уже осудила меня. Но во всем этом, Ваше Величество, не было ничего противоправительственного. Если бы факт совершился, я бы отвечал Вам как верховному судье, но в настоящем случае я должен отвечать как подданный, восставший на своего государя.

Начну с причин более отдаленных, но тем не менее имеющих ту или другую связь со всем последующим. Русская общественная жизнь представляется до сих пор явлением хаоса, беспорядочной борьбы благородных стремлений, с одной стороны, с другой – той грустной, возмутительной обстановки, в которой пробавляется огромное большинство русского народа. Если воспитанием, молодым неиспорченным чувством мы выходим половиною нашего существования из этой рамки, то зато другою половиною мы глубоко проникаемся развращением обыденного строя. Причина тому – и наше поверхностное воспитание и учение, и взаимная зависимость общественных явлений. Живой темперамент, который дан богом на долю русского человека, требует в своих стремлениях скорого и полного удовлетворения, которого не может дать совершенно инертная жизнь большинства; оттого в этих стремлениях нет меры, нет закона, разумного основания. Государственное устройство нашего отечества, инертное по самой своей природе, тем более неудовлетворительное, что безответственное чиновничество своим развращающим влиянием на общественную и народную жизнь глубоко возмущало всякое свежее чувство, всякое сердце, в котором была хоть капля патриотического жара. А между тем правительство вело себя так, как будто бы этого не замечало или не хотело заметить; большинство правительственных людей даже защищало такой порядок вещей, потому что находило в этом свою выгоду. До бога высоко, а до царя далеко – говорило большинство и видело в этом необходимость, против которой ничего не поделаешь. А негодование росло и росло, – и что удивительного, если составлялись заговоры против верховной власти, в которой видели силу, поддерживающую всю эту мерзость. Законного способа к выражению своего недовольства не было, да это было и опасно; оставалось писать доносы, что было противно нравственному чувству. Конечно, во всем этом нельзя обвинять одно правительство, виновато тут было и общество, которое было слишком равнодушно ко всему, что его окружало, в котором было слишком мало нравственной энергии для того, чтобы ужиться и допустить это растление. Но возрождение общества было невозможно при таких условиях, в которых оно жило, и мысль, что легче свергнуть правительство, нежели исправить общество, – очень естественна. Вот отчего во всех заговорах прошлого царствования, несмотря на всю безукоризненность стремлений, на всю энергию и ум их коноводов, видна какая-то болезненная несостоятельность. Вот отчего все наши протесты не имеют грозной силы доказательства; они – порывы нетерпения, бешеного раздражения, но только порывы. В нашем обществе не может быть организованных оппозиций, и именно потому, что самое это общество слишком разделено. Оппозиция, сильная энергиею и единодушием, возможна только в нашем народе; такою она действительно явилась при Стеньке Разине и Ем. Пугачеве.

Всем этим, Ваше Величество, я хочу сказать, что недовольство правительством – естественный результат противоречия здравых человеческих понятий с тем, что происходит на самом деле; это недовольство будет продолжаться до тех пор, пока правительство будет чуждо тех мнений, которые начинает высказывать возрождающееся общество; пока наше отечество не будет иметь такого государственного устройства, при котором и правительство, и общество будут составлять одно целое, пока Ваше Величество не даст представителям общества законную меру участия в правительственных делах. Этим делом Ваше Величество положит самую крепкую основу для будущего развития нашего отечества и приобретет себе имя великого из великих. Но до сих пор это недовольство повсеместно, – мы выносим его прямо из жизни, а потому оно, действительно сначала неопределенное, без ясного сознания и настоящей причины этого чувства, средств к разумному его удовлетворению, впоследствии вырастает в то болезненное чувство отчаяния, которое порождает заговоры, не имеющие никакой опоры, никакой почвы ни в обществе, ни в самой жизни. До сих пор, по крайней мере, было так. Если я с самого начала сказал, что оставил отечество вследствие обстоятельств, то и в этом случае и не могу, и не должен оправдываться перед Вашим Величеством; я только могу просить Вас не требовать от меня полного признания в этом деле. Проехав в Куопио, я переменил свое платье и пешком стал пробираться к шведской границе, которую и перешел через четыре недели. Очутясь на чужой земле, я принял твердое намерение отправиться в Италию к Гарибальди, во-первых, потому, что это прямо соответствовало моим военным наклонностям, а во-вторых, что в неаполитанском восстании были все задатки для будущего восстания турецких славян. Не хочу скрыть от Вашего Величества и того, что поддержка и сочувствие нашего правительства к Бурбонской династии была одна из причин искренно желать падения Франциска II. Поддержка таких личностей, как Фердинанд и его сын, если не была со стороны России делом бесславным, то во всяком случае возмутительным. Если принцип законности хорош сам по себе, то уж лучше совершенное невмешательство, чем приложение его к таким несчастным случаям, как поддержка Неаполя и Австрии. Если народные симпатии и антипатии не всегда могут руководить политикой правительства, то, с другой стороны, эта политика не должна