Удар отточенным пером - Татьяна Шахматова

Услышав это, Селиверстов замолчал, а лицо его, казалось, сменило цвет через весь доступный человеческому глазу спектр: начиная от инфракрасного излучения и заканчивая где-то глубоко за рентгеном.

– Значит, любого честного человека, по этой логике, можно назвать уголовником или вором? – процедил он. – И какая-нибудь Миллер…

– Не беспокойтесь! – нежно улыбнулась Вика. – У вас есть я!

– И что же вы предлагаете делать, уважаемый эксперт?

– Завтра я передам вам возражения. Вы отдадите их перепечатать Юле. Только не забудьте завтра же посетовать Юле между делом, что у меня совпали два судебных заседания и на вашем заседании меня не будет. Для достоверности можете уточнить у нее какой-нибудь лингвистический термин, как будто собираетесь выступать в суде сами по моей экспертизе.

– Надеюсь, Вика, вы знаете, что делаете, потому что я уже ничего не понимаю, – вздохнул Селиверстов, направляясь к двери, заметно хромая.

Кажется, радикулит его разбил нешутейный.

– Неужели надорвался, когда Игорю Курчатову чемодан денег тащил? – пошутил я, когда юрист вышел, но Виктория даже не улыбнулась.

Виктория снова уселась за газеты. На меня она больше не обращала внимания, и несколько часов я занимался тем, что гонял в компьютере новые шаблоны для видео-презентаций, которые парни выложили в «Философии эротики». Глядя на эти новые фичи, я всегда невольно успокаивался. Странно, если в XIX веке грамотным был тот, кто умеет читать и писать, а в XX тот, кто отличал Булгакова от Достоевского, то в наше время без азов программирования человек уже как будто владеет грамотой не в полной мере. Даже в элементарный Excel необходимо заложить задачи, что уж говорить об остальном.

– Кстати, я имела в виду ревность, – вдруг сказала тетка, когда я уже направлялся в ванную.

– Что?

– Последний способ – ревность.

– Ты о чем?

Мы встретились глазами, Вика смотрела на меня с ясным удивлением, как будто мы только что говорили об этом, а я вдруг начал тупить.

– Я про Маргариту, помнишь, ты спрашивал? Попробуй заставить ее ревновать. Только это должно быть чрезвычайно хорошо спланировано – никакой фальши. Если она поверит, то тут два варианта: первый – она останется равнодушной, тогда ты точно проиграл, второй – она взбесится, тогда шанс есть. Ну а если она не поверит, то ты будешь в ее глазах жалким мудаком и она только еще раз уверится в своей правоте, что бросила тебя. Этот вариант болезненный, и его надо постараться избежать.

М-да, план был, без сомнения, гениален, за исключением одного – он был абсолютно наивен. Только Вика могла искренне думать, что, прочитав кучу произведений так называемого психологического реализма, станешь разбираться в людях. Я не стал подрывать ее веру в силу литературы, кивнул и отправился в ванную.

«Хотя чем черт не шутит?» – подумал я, вставая под горячие струи. Может быть, эмоции и вправду переоценены? Я с детства увлекаюсь всяким железом, биографиями Стива Джобса, Билла Гейтса, Джулиана Ассанжа и прочих информационных IT-гениев. Поколение гениев-аутиков, странных эмоциональных мутантов, явившихся в 70-е – начале 80-х и сотворивших нам информационную реальность, из которой исключена сама идея живого общения. Мы живем в их мире, потому что так было удобно им. Мы, поколение Питеров Пенов, детей, не сумевших повзрослеть, несмотря на то что нам в карман положили компьютер, а вместе с ним весь мир. Но мы научились лишь постить селфи и лайкать котиков – эмоциональные перверсии, достойные анацефалов. В этом смысле Виктория достойна скорее восхищения, чем сожаления: она не страдает от информационных перегрузок, в потоках информации чувствует себя как рыба в воде. Нужны ли ей эмоции вообще? Черт ее знает. Может быть, поэтому Вика сейчас так раздражала меня: я казался себе слишком уязвимым и жалким из-за всей этой истории.

Выйдя из ванной, я обнаружил тетку на том же месте, в той же точно позе – с вытянутой, как у гусыни, перекрученной шеей.

– Эй, але. – Я похлопал ее по спине, и она распрямилась. – А почему ты снова ничего не сказала Селиверстову про убийство кладовщика Захарова? Ты ведь собиралась ему аж среди ночи звонить.

Виктория нахмурилась, не переставая перекладывать газеты в каком-то одной ей ведомом порядке.

– Нормально там все. – Она отмахнулась от меня как от мухи, но я не был мухой, я был, согласно нашему новому уговору, ее партнером в этом деле, поэтому Вике пришлось открыть ноут и немного напрячься для объяснения. В ее компьютере были сохранены статьи с городских новостных сайтов, которые освещали ход следствия по убийству Захарова. Пока, по версии полиции, выходило, что Захарова убили ради наживы, забрали телефон, банковскую карточку и немного денег.

– Какой у него телефон, помнишь? – поинтересовалась Вика.

– Какой-то «китаец» вроде. Одни пишут Мейзу, другие – Сяйоми.

– Сколько стоит такой, знаешь?

– Тысячи три-четыре…

– А в ломбарде сколько дадут?

– Рублей пятьсот.

– Не богато, – заключила она, возвращаясь к своим газетам и продолжая: – Следующая странность в этом ограблении: забрали карточку. А это самая глупая кража с трупа. А деньги оставили, забрали какую-то мелочь. Между делом я поинтересовалась у Селиверстова про зарплаты на заводе, так вот, кладовщик сутки через трое получает в районе пятнадцати-двадцати тысяч. То есть при себе у Захарова априори большой суммы быть не могло. Чувак возвращался со смены, к тому же через рюмочную. По сроку зарплата через неделю. С точки зрения наживы – совершенно бесперспективно. Следующая нестыковка – мужчину завели в то место, между гаражей. Не волокли, скорее всего, не вели насильно, так как дорога к гаражам хорошо просматривается со стороны двора. То есть Захаров проследовал за своим убийцей добровольно, скорее всего, знал его. Ну и последнее, что настораживает, – это сила удара. Наркоман или случайный грабитель вряд ли приложит человека так, что тот двинет кони с одного удара. После чего этот якобы наркоман вытряхивает кошелек и вываливает документы на грудь своей жертвы, не оставив при этом никаких следов. Это личное убийство, Саша, оно было спланировано, выполнено профессионально, и этот удар предназначался специально Захарову и никому другому. А теперь сам подумай, из-за чего могли убить простого работягу, кладовщика, не замешанного толком ни в какой социальной жизни, кроме этого профсоюза?

– Есть еще один вариант – его квартира, – возразил я.