Мягкая машина - Уильям Сьюард Берроуз

— Славный малый — миф, ублюдок — гряземешалка.

— Я был великий любовник… раздевался там… деньги… всего хорошего… а мальчишки — я был вот этим, ослаб и оголодал, очень исхудал, стоит, его подштанники, призрачные спазмы, медленное постельное белье, пыль, веснушки, крепкие смуглые руки, я торгую потрепанной политикой, скрытной и унылой, всего лишь старые азотистые пары в воронке пыльных веснушек, нога в унылом туалете, долгое время не так уж редко я раздевался до той монеты, да, ребята, это я там, возле фото «Отчекань монетную спальню запахов», в ящик бюро, на ломках гниющие ошметки открыли вам путь, умытое лицо в Панаме, быть может, раздевался там, умытый вновь на деньги старой фотографии, веснушка, нога с веснушками вот здесь, пыльные юношеские сухостои, ноги, волосы редкие и до пола, кишечный Страшный Ядовитый Славный Малый, тебе известен туалетный запах дождевых штанов.

«Кишечный Страшный; Ядовитый Славный Малый», тебе известен «Туалетный Запах Дождевых Штанов»!.. «руки из шрамовой ткани, энергия и мозг, я с трудом дышу, выцветшая бурая слизь, старая комната… деньги на сигареты».

Не так уж редко я раздевался до пояса и брался за дело вместе с этими людьми, да, ребята, это я там, возле бетономешалки…

Мистер Брэдли мистер Мартин, далекие пальцы на утренних ломках, гниющие ошметки его самого, тусклое мерцание в телепередаче из Испании… Я сказал ему, что он в пути… не смог достать меня ножом… не смог сменить оружие… и нулевое время отбытия… не смог одолеть турникет… плачевное состояние от смерти, мистер Шеннон, без исключений…

деньги старой фотографии… мозги пылают… опустевший путь… ослабевший мальчишка не смог… не смог достать меня ножом… прерван путь пылающей звезды… пыльные юношеские сухостои… подтягивающие экскременты призрачные спазмы… медленное постельное белье до пола, кишечные улицы, мальчишеские крепкие смуглые руки… школьно-туалетный запах дождевых штанов, руки скрытные и унылые… обосранные комиксы… подвальная лаборатория… красные азотистые пары… ослабевший пес с трудом тащится по затруханному ржавчиной цементу… задумчивый проныра, боль в воронке фотолиц на затхлых улицах, запах старой боли, мальчишеский пах, той в простынях, извивающийся кристаллический цветок, нога в унылой туалетной щели… выцветшая бурая слизь, старая комната в пансионе… верни пестрые обрывки снимка, который он чеканит, славный малый — миф, ублюдок грязнее, чем фото «Отчекань монетную спальню запахов…» «Я был великий любовник». — Он бросил фото в ящик бюро: «Помни, пропала только жизнь, я открыл вам путь… страшная ядовитая полиция… нечто вроде стрелки компаса в мозгу, во рту и в носу, закрытых герметично… мальчишка, я был умытое лицо в Панаме, быть может, раздевался там. деньги. всего хорошего».

— Ты достаточно великий любовник, чтобы смотреть наш устаревший фильм, умытый вновь в эпизоде испанского исполнения на бис?

«а мальчишки — я был вот этим, веснушка, нога с веснушками вот здесь, исхудал, стоит, его нижнее белье топкое, волосы редкие и роскошные пыльные веснушки из Испании… Страшный Ядовитый Славный Малый, тебе известно, что я торгую потрепанной политикой… потрепанной вещицей из шрамовой ткани, ни живой, ни мертвой… ты лишил плоти мои энергию и мозг. Я с трудом дышу сквозь его глотку, чую запах, ощущаю или не вижу».

И вспыхнуло ненавистью тяжелое сердце старого слуги: «Я — Режиссер. Мистер, оставьте денег на сигареты. Вы же давно меня знаете».

Выцветший бурый запах карболового мыла и ректальной слизи, ветер и пыль далеких двадцатых.

Пип-шоу в грошовой аркаде, длительный процесс в различных формах.

В ущелье ворчливая болезнь впрыгнула нам в глотки, кашляющие и харкающие серебристым утром. иней на наших костях. Большинство обезьяньих видов погибло там, на безлесных склонах. устремленный на “меня” взгляд бессловесных тварей занес из белых пещер времени болезнь, застывшую у меня в глотке, чтобы вылупиться в теплом отхаркивании полей под паром. багровые вспышки в яичной плоти. за ущельем — известняковые склоны, переходящие в высокую зеленую саванну, и травяной дух на наших гениталиях. Подошли к болоту, питаемому водой из горячих источников и горного льда. больные обезьяны, харкающие кровью, булькающие глотки разодраны болезнью болтовни. человеческие лица, ненадежные, то и дело исчезающие в тумане. Мы вошли в теплую илистую воду. шерсть и обезьянью плоть — долой кричащими кусками. стояли нагие человеческие тела, покрытые зеленым фосфоресцирующим желе. ненадежная мягкая плоть, изрезанная обезьяньими ранами. языки и пальцы, счищающие желеобразное покрытие. плавящие тело звуки наслаждения в теплом иле. потом зашло солнце, и голубой ветер тишины коснулся человеческих волос и лиц. когда мы вышли из ила; у нас уже были имена.

имена. Звук, булькающий в крови, содрогающий наши глотки и обмены, у нас уже были имена друг для друга. ненадежный трепет-смех и хохот смыли волосы. до самых гениталий.

А остальные не хотели до меня дотрагиваться из-за белой червеобразной твари у меня внутри, но никто не мог отказаться, если мне хотелось пожирать страх-мягкость в других людях. Холод окружал нас, таился в наших костях. И я увидел времена, предшествовавшие твари, когда зелень окружала зеленый привкус у меня во рту и ноги мои были в зеленом растительном дерьме, до холода… А некоторые не питались плотью и погибли, потому что не смогли выжить с тварью внутри… Однажды мы поймали одного из волосатых сетями из лозы, привязали его над медленным огнем и бросили там умирать, а тварь впитывала его крики, шевелясь под кожей моего лица, как дым, и ни один не смог сожрать плоть-страх волосатого, и в пещере появился запах, пригнувший нас к земле… Мы двинулись подальше от наших экскрементов, где белые черви извивались, нащупывая нас и белого червя-болезнь во всех наших телах. Мы взяли котелки и копья и двинулись на юг, оставив почерневшую плоть там, в золе… Подошли к бескрайней засушливой равнине, и выжили лишь те, кто научился выпускать наружу тварь и пожирать дохлых зверей в бурых водоемах… Потом — густая трава, деревья и животные. Я натянул шкуру через голову и заставил еще одного человека надеть шкуру и рога, и мы принялись ебаться, сцепившись, точно звери, и мы нашли сцепившихся зверей и убили обоих — так я узнал, что тварь внутри меня всегда отыщет зверя, чтобы питать меня мясом… Увидел, как звери с копьями охотятся на нас, и очнулся, пожирая свою собственную руку, и кровь во рту заставила меня отхаркивать горький зеленый сок. Но на следующий день я уже вновь питался плотью, и каждую ночь мы надевали звериные шкуры, размазывали по своим ногам зеленые звериные экскременты и с воем, фырканьем еблись, сцепляя тени на стенах пещеры, и пожирали живущих на поверхности людей… Это делала тварь внутри меня. Мы поймали одного из волосатых, превратили его в зверя над медленным огнем, пожиравшим мою собственную руку, тварь впитала его крики, зеленый горький сок. Выжили лишь те, кто научился впускать внутрь мягкость, пожирать звериные экскременты в бурых костях… Я заставил еще одного человека надеть шкуру — звери, сцепившиеся плотью, в зеленом растительном дерьме. Так я узнал, что тварь внутри всегда отыщет зверя, чтобы питаться сетями из лозы. Кровь во рту заставила меня отхаркивать, шевелясь в моем лице, как будто на следующий день я уже вновь питался плотью… Двинулись на колени, ноги и еблись, извивались, нащупывая и сцепляя тени на наших телах.