Река моих сожалений - Медина Мирай

Дерзость дала себе волю, и я не смог ее остановить, хотя понимал, что на этом все может закончиться.

Колдер восхищал меня. У него нет уязвимых мест, к которым можно придраться, кроме одного: он трус в плане принятия себя.

«Черт возьми, забей на это!» – как же хотелось прокричать, но этот приступ дерзости я смог подавить.

Он не ответил на мой вопрос, иначе этот день был бы окончательно испорчен.

Мой милый Колдер спал рядом. От осознания, что это наша последняя мирная ночь вдали от шумного города, мне захотелось застонать до хрипоты. Но тогда спокойный сон Колдера был бы безвозвратно разрушен. Лежа в постели, нам обоим пришлось бы вдыхать зловоние реального мира, готовиться к погружению, к прыжку в бездну, откуда не выбраться, ибо миллионы невидимых рук опутают нас, не успеем оглянуться, и утащат в самые глубины, чтобы вытянуть, а затем порвать и раздать наши души.

А пока я невольно был втянут в этот темный омут. Разглядывал невинное лицо Колдера, боролся с желанием прижаться к нему, потому что знал: не прощу себя, если разбужу его.

Но нужно вставать. Не только из-за рассвета, не ведавшего, как сильно мне хотелось оттянуть начало его малинового выступления и господства серого дня. Я должен был подготовиться к отъезду.

Кровать предательски скрипнула, как только я сел.

– Почему люди делают это?

От тихого вопроса за спиной я вздрогнул. Колдер лежал все в той же милой позе – подложив руки под голову – и смотрел на меня полузакрытыми сонными глазами.

– Делают что? – Я лег обратно на кровать.

– Борются, живут, стремятся к тому, что не оправдает их усилий.

«С чего бы вдруг ему спрашивать об этом, едва раскрыв глаза, – задался я вопросом, но он померк почти мгновенно, стоило мне задуматься над словами. – А ведь и правда – почему?»

– Жизнь большинства людей дико скучна и не имеет смысла. Думаю, это заложено в нас: либо делать то, что не приведет к ожидаемому результату, либо просто растрачивать время, прежде чем за нами придет смерть.

Колдер опустил взгляд, задумавшись, словно это было сказано о нем.

– Но ведь некоторые люди довольны собой, гордятся своими трудами.

– А потом в определенный момент расплачиваются за свой успех. Это так же странно и нелогично, как и то, что мы работаем, продавая свое здоровье за деньги, а потом отдаем деньги для покупки здоровья. Это замкнутый круговорот жизни, доказывающий, что нельзя взять от жизни больше, чем тебе положено.

– Особенно если ты не благодарен за то, что имеешь, – вставил Колдер. – Ведь к чему тому, кто наверху, давать людям, не ценящим имеющееся, больше? Только представь, что ты подарил мне драгоценную вещь, о которой многие лишь мечтают, но я вместо благодарности пренебрежительно и недовольным тоном спросил бы: «Что за фигня?» Появится ли у тебя желание подарить мне что-то еще?

Я укрылся одеялом до ушей и фыркнул. Приглушенный голос Колдера словно раскрывал мне его с новых, непостижимых сторон, которые можно было лишь почувствовать. Я вновь погружался в его бескрайний внутренний мир, вновь не мог понять, что он нашел в моем мире, и вновь жалел о конце крохотных каникул в Айдахо, сделавших нас другими людьми.

– Скажи еще что-нибудь, – только и проговорил я.

Что толку тратить время на мертвую философию, когда его можно обменять на наши разговоры друг о друге? Лишь благодаря им и тем чувствам, что они распаляли, я убеждался в неверности своих дневных выводов: моя любовь вовсе не слаба, и если возможно испытать влюбленному бóльшие чувства, то его жизнь обречена на муки.

Колдер улыбнулся и сказал:

– Ты помнишь, как мы познакомились? Подумать только: это было сравнительно недавно. Клуб, песни, тот столик, наш спор… – Он сжал плечи, явно стыдясь воспоминаний. – Ты был невообразимо упрямым.

– Ну а ты – невообразимо заумным и скучным, – парировал я.

– Я и правда был обеспокоен твоими словами.

– Прошу лишь об одном: больше не беспокойся о других. Никогда. Только обо мне.

Колдер прыснул. Моя просьба, в некоторой степени походившая на приказ, была до наивности эгоистична и могла показаться шуточной. Но я был серьезен. Заботиться о других, переживать за чужих, уделять время незнакомым – значит впустую тратить себя, свое время, силы, чувства и душу.

Я оказался более жадным, чем предполагал, и не желал думать о случайных людях, которым Колдер мог бы отдать хотя бы песчинку своего внимания. Все мое. Все должно быть моим, ведь и я, мой милый Колдер, тоже клянусь так не поступать.

Но неудачный расклад, существование в большом городе и работа не позволили бы нам жить лишь ради друг друга. Так можно ли мне помечтать в эти последние часы спокойствия?

– Я не могу, ты же знаешь, – ответил мне Колдер. – Да и ты не сможешь. Люди так устроены – хотя бы в некоторой степени думать о других.

– Эту функцию можно было без труда отключить, останься мы здесь навсегда.

– Давай не будем мечтать о несбыточном.

Он хотел продолжить, но передумал. Своим молчанием напомнил, что уже завтра мы покинем это ранчо, чтобы сказать об отказе Кристиану в лицо, поблагодарить за помощь, вернуть гонорар, зайти в клуб к Роллинсу, перевести дух за парой стопок и на следующий день начать поиск работы в надежде однажды позволить себе такое же уютное ранчо и жить на нем с приличным счетом в банке. Такой простой, но дорогой была моя идеальная жизнь. Но Колдер, как оказалось, считал эту мечту пустой.

И снова между нами разверзлась пропасть. Сомнения проникли в сердце и разум, пытаясь доказать, что чувства фальшивы. Но, уже засыпая, я почувствовал, как меня обнимают, и снова все, кроме Колдера и его близости, потеряло смысл.

Жизнь в Айдахо отдалила меня от всего. Даже от памяти о Ганне.

Лишь приблизившись к двери нашей с ним квартиры, я почувствовал, как страх горячим свинцом заливает ноги и руки и сердце колотится в таком быстром ритме, что я забываю дышать. Проклятый последний наш с ним день всплывает в памяти. Я слышу, как он отыгрывает аккорды на гитаре, как поскрипывает под ним пол и как гудят проезжающие мимо машины, забирая с собой только найденное Ганном вдохновение. Я вижу его наяву, словно настоящего, и, медленно открывая дверь в квартиру, с детской радостью и взрослым страхом жду, когда он выйдет из гостиной, дымящий сигаретой, поставит в угол гитару и поприветствует меня.

Но лишь тишина и тьма поприветствовали меня на входе, и осознание смерти Ганна будто только ударило по голове, вытряхивая из нее нелепые надежды.

«Ты был на кладбище, Питер. Ты ходил по земле, под которой отныне покоится его тело», – напоминал я себе.

Я включил свет во всех комнатах и в коридоре, чтобы мне не мерещились его тени, включил телевизор на полную громкость, чтобы он заглушал его голос в моей голове.