Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин

ни Лунца, ни идеологически-порочной литературной группы.

Мёртвые и живые, они отреклись от своей молодости, как Всеволод Иванов, который заявил на Первом съезде писателей, что «мы — за большевистскую тенденциозность в литературе» — так потом писал один из уцелевших Серапионов.

Но я буду говорить о другой повести, написанной почти в тоже время. Это «Возвращение Будды».

Иванов писал о том, что в голодном и разобранном на дрова Петрограде наткнулся на неизвестный никому буддийский храм. Три монгола в обмотках и шинелях сидели там перед золоченой статуей Будды. Впрочем, неважно, как это было на самом деле.

Повесть фантастична и поэтому похожа на жизнь.

В ней есть запах времени, старой бумаги, и жар железной печки, в которой жгут книги. Печка называется «буржуйка», и я узнаю её тепло, бьющее через плоскость страницы.

Но есть ещё один роман, который похож на эту повесть. Он называется «Моби Дик», или правильнее «Moby Dick, or the Whale» — «Моби Дик, или Кит». Мне нравится писать последнее слово с большой буквы, перенося английскую орфографию на русскую землю.

Американец Мелвилл написал шестисотстраничное стихотворение в прозе о погоне за Белым Китом, стихотворение, где ритм учащается к последним строкам, где смерть и движение — рядом. Капитан-китобой, похожий на демона осуществляет свою цель — он идёт за Белым Китом — Моби Диком.

Связь между этими двумя произведениями — призрачна и принадлежит только моему сознанию. В «Похищении Будды» герои перемещаются не на китобойной шхуне. Там появилась теплушка, средство транспорта не менее мистическое. Но движение осталось, движение неотвратимое, до последнего вздоха. Русский профессор и его загадочный спутник везут медного Будду в Монголию. Профессор едет навстречу солнцу. Он едет, и движение становится для него важнее жизни. Так движется вверх по реке на нерест лосось, не замечая, что челюсти его уже белы, мертвы. Профессор превращается в ссохшегося старика, больше похожего на состарившегося Будду. Он превращен, и у него есть цель, как у умирающей рыбы. «Мне неизвестно, какие у нас мотивы для движения вперёд, у меня есть они: сердце, — хоть капля его, уцелевшая в цивилизации, мысль вечная и пьяная всегда своей волей…» — говорит он. Но по очереди исчезают спутники, и появляются бандиты. История этого движения по стране очень похожа на историю Серапионов. Вначале исчезают спутники, а потом всегда приходят бандиты. Изувеченного профессора бандиты оставляют умирать в пустыне, притворившейся степью. А в степи умирать хорошо — это заметил ещё Хлебников. Заносит песком умирающего профессора и истерзанного топорами Будду. Золоченые пальцы Будды отрублены и продолжают путешествие в карманах у бандитов.

Будду и профессора заносит песком, и контуры их тел скоро невозможно будет различить. Они зыбки, эти контуры, как фигуры Серапионов. Большинство из них превратили. Мир их кончился, он занесен песком, он похож на древние цивилизации и изучается мародерскими стаями археологов.

Извините, если кого обидел.

22 июня 2005

История про четыре часа утра

Одна из самых для меня интересных на слух и пронзительных по идущим кругами ассоциаций строк в замечательном стихотворении Межирова звучит так:

И на башнях,

Закопанных в пашни «KB»,

Высыхали тяжелые капли дождя.

Там есть ещё другое — но это уже для любителей техникии:

И без кожуха

Из сталинградских квартир

Бил «максим»…

Потому что любитель техники понимает, что если стреляют из пулемёта "Максим" без водяного кожуха, значит пришёл край, патронов мало и плевать на ресурс ствола.

Извините, если кого обидел.

22 июня 2005

История про Каверина и его роман, написанный отчасти про соавторов

У Вениамина Каверина есть такой роман «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове». Это один из множества романов двадцатых годов, где фамилии героев не скрывают фамилий их прототипов. Но я люблю его не за это — в этом романе есть чёткость метафор, неожиданные повороты стиля, всё то, что постепенно забывали Серапионовы братья.

А Каверин — был молодым, ранним, но настоящим членом Серапионова братства. Этот псковский человек до тридцатого года носивший фамилию Зильбер, и сменил её по понятным в нашем Отечестве причинам. Но непрост он, потому что стал писателем универсальным.

Во-первых, он был одним из Серапионов. «C кем вы, Серапионовы братья? За революцию, или против?» и Лунц, имя которого известно многим, но которого никто не читал, отвечал: «Мы с пустынником Серапионом». Каверин учился на историко-философском факультете Московского университета и на философском — Петроградского, одновременно сидел на лекциях арабского отделения Института живых восточных языков. Но дело не в формальностях — Тынянов и Шкловский, Тихонов и Федин, Зощенко и Слонимский — вот был круг общения Каверина. Тогда это была не превращённая литература.

И если всмотреться в героев «Скандалиста, или Вечеров на Васильевском острове» или «Художник неизвестен» — то вот они, под другими именами — Шкловский и Поливанов, «Серапионы» и лингвисты, учёные и писатели. И вот он — ворованный у времени и власти воздух настоящей литературы.

Во-вторых, Каверин написал лучший романтический роман советской литературы. Это роман о покорении неба и снега, роман о путешествиях и любви, о дружбе и предательстве. Именно из этого романа всякий школьник выучивал череду глаголов бороться — искать — найти — не сдаваться. Для миллионов это осталось единственной строчкой Теннисона, которую они слышали. Это хорошая и честная книга, которую и сейчас можно читать без скидок на время и идеологию. Каверинский роман внешне прост, но конструкция его жёста, как конструкция настоящего рыцарского романа. Недаром этот роман, положенный на музыку, пелся в тени фанерного бомбардировщика на одной из московских сцен. И известен этот роман больше, чем его же «Открытая книга», где биологи мучают вирусы, а их самих мучают борцы с генетикой.

Есть ещё несколько десятков повестей, рассказы и заметки, великолепные воспоминания. Он помогал восстанавливать справедливость по отношению к Зощенко и Тынянову, бал одним из организаторов альманаха «Литературная Москва». Но есть ещё и в-третьих.

В-третьих, Каверин написал ворох современных сказок, которые стали стилем современной городской сказки. В них он замкнул круг, вернулся к причудливости ранних рассказов, интонации Гофмана. Эти каверинские сказки показали сотням тысяч читателей, что сказки — это не только сюжеты мультфильмов про красную шапочку, трёх медведей и утерянные туфельки.

У Каверина были сложные отношения со Шкловским. Именно Шкловский привёл его к Серапионовым