Черная изба - Анна Лунёва

– На актерское я хотела, – так же врастяжку произнесла Кочерга. Она ткнула окурком в стену, запахло жженой известкой. – На актерское, да не взяли меня. Фактуры нет, сказали. А Хорошиловых помню. Мелкая такая баба, Зарина, что ли? И две дочки у них.

– Да-да, точно. И муж пьет, – подтвердила Катя.

– Пил, – кивнула женщина. – Наверное, и сейчас пьет. Тоже из бывших, из спортсменов, что ли. Так надо-то тебе что от меня?

– Я спасибо хотела сказать. За вчера, за то, что вы от меня тех пьяниц прогнали. И еще… я думала, может, вы мне расскажете, что там за отвар и что за камень. Мне… мне Леночку очень жалко, понимаете? Я…

– Про камень? – не дослушав, переспросила Кочерга. – Ну смотри, я сегодня добрая. Могу и рассказать. И про отвар, и про камень. Вот только не думаю, что история тебе понравится. А пошли, побеседуем. – Она покачнулась на каблуках, но быстро восстановила равновесие и пошла по лестнице вниз, где темноту рассекала полоска тусклого света из слегка приоткрытой двери.

14

– Дверь захлопни, – равнодушно сказала Кочерга, сбрасывая туфли.

Ноги у нее были грязные, худые; распухшие суставы длинных пальцев и сильно выпирающая косточка делали их похожими на птичьи лапы. Катя смотрела на остатки бордового лака на ногтях и чувствовала, как внутри поднимается что-то среднее между тошнотой и хтоническим ужасом. Спохватившись, она отвела взгляд и со всех сил хлопнула тяжелой металлической дверью об косяк.

– Маша, ты там с кем? – Слева открылась дверь в комнату, и оттуда высунулся какой-то мужик.

Катя дернулась: вдруг это один из тех, с бульвара? Лиц она тогда не запомнила, а вид у этого тоже был достаточно потасканный. Лет сорок или больше, треники, растянутая спортивная футболка. Кто он этой Кочерге? Муж?

– Иди, иди! – отмахнулась Кочерга. – Гости у меня.

– Что за гости ночью, Маш? Говорили ведь… – Даже голос у мужика был нудный – нет, точно не алкаш. Алкаш бы вряд ли стал возмущаться нарушением режима.

– Племяшка навестила, тебе-то что? Спи себе. Я птица ночная.

Катя забилась в угол, но мужику наконец удалось ее рассмотреть. Видимо, он счел ее безобидной.

– Маша, ну какая племяшка? У тебя родни в Барнауле нет и не было, не врала бы хоть! – Он скривился, как от зубной боли, но все-таки убрался за дверь.

– Туда. – Кочерга показала костлявой рукой куда-то дальше по коридору. – На кухне посидим. Ты куришь?

– Нет, – растерялась Катя, – я…

– Оке-е-ей, – протянула Кочерга. – А то вот Алексан-дер, – она хрипло хихикнула, – запрещает курить в квартире. Иди, иди!

Катя разулась и послушно потопала по темному коридору вперед, мимо двух дверей – наверное, туалета и ванной. Кухня оказалась справа, тоже темная и тесная. Кочерга хлопнула по выключателю. Под потолком зажглась тусклая лампа в фиолетовом плафоне, делая кухню похожей на аквариум, в котором роль декоративных замков и коряг выполнял заставленный посудой кухонный гарнитур и два холодильника – большой и поменьше. Сходства добавляли длинные зеленые шторы по обеим сторонам окна. Ночной сквозняк слегка колыхал их, как водоросли. Темно-красные панели кухонных шкафов нависали над головой. На газовой плите, старой, но дочиста отдраенной, стоял медный чайник со свистком. Катя думала, таких уже не бывает.

Кочерга достала откуда-то длинную зажигалку и включила газ. Тонкие синие язычки тоже смахивали в этом свете на кораллы или актинии. Она махнула рукой, указывая Кате на мягкий угловой диван у стола:

– Садись давай.

Катя села на краешек. Столешница тоже была старая, белесая и какая-то неправдоподобно чистая, как будто ее каждый день оттирали с содой. Кочерга садиться не стала – прислонилась к дверце невысокого холодильника и запрокинула голову так, что была видна только ее белая тощая шея и острый угол подбородка.

– Про камень, значит, тебе рассказать?

– Д-да. – Катя поежилась и обхватила себя руками. Из окна дуло, и она вспомнила о кофте в рюкзаке. – Только можно я оденусь?

Кочерга пожала плечами, отлепилась от холодильника и взяла с сушилки прозрачный стакан. Пока Катя натягивала худи, она налила себе воды из-под крана и теперь мелкими глотками потягивала ее, не отрывая взгляда от гостьи. В светлых глазах гвоздиками сидели зрачки, такие маленькие, как будто кухню заливало яркое солнце.

– Камень, – наконец медленно проговорила она, ополовинив стакан. – Камень…

Катя не могла понять, вспоминает Кочерга или просто уснула на полуслове. Наконец она встрепенулась и снова сделала глоток воды.

– Камень… Камень – это просто камень, – сказала она внезапно, поводя плечами и выгибая спину, словно пыталась почесать лопатки об холодильник. – Лежал себе в лесу камень, лежал, птички на него гадили, собачки его метили. А потом пришли Липатовы.

– Липатовы? – вздрогнула Катя. Где-то она уже слышала эту фамилию.

– Липатовы, да, – послушно согласилась Кочерга. Кате опять показалось, что она смотрит куда-то сквозь нее.

Помолчав еще минуты три, Кочерга продолжила:

– У этих Липатовых был какой-то бизнес в Питере, но потом пришли серьезные люди. Всей семье пришлось бежать через полстраны, туда, где у жены старшего брата было наследство. Сарайка дощатая и десять соток земли. Туда, где их не додумались бы искать. Липатовы. Два брата-акробата, их жены, их дети и старая мать.

Рассказывая, Кочерга как будто немного вышла из своего странного оцепенения. Она переступила с ноги на ногу, плеснула в стакан еще холодной воды и села на табуретку напротив Кати. Чайник приглушенно засвистел, закипая. Кочерга, не глядя, вытянула руку и погасила газ.

– У моих родителей была пасека. Доход небольшой, нестабильный, как говорят. Мать с отцом ездили торговать медом и воском на рынок в Тогучине. Но в Сергееве тоже была пасека – там было побольше и ульев, и пчел, да и мед получался получше. Сергеевские эти там специально сажали всякое, чтобы мед был вкусный. А у нас сажать было некому. Полдеревни на заработках в городе, другая половина спилась. Липатовы эти были вроде как строители, но строить в Лебяжьем было нечего. Они поставили себе дома – кто ж тогда следил за вырубкой леса? А потом предложили помощь моим родителям…

Кочерга опять затихла. Она то и дело машинально подносила ко рту стакан, отпивала и снова ставила его на стол. От этого бесконечного повторения Катю замутило. Да что происходит? Она беспомощно смотрела на автоматические движения Кочерги, не пытаясь прервать ее или о чем-то спросить.

Через некоторое время Кочерга снова ожила:

– Камень, да… Те братья, Липатовы, распахали поле. Посеяли гречиху, еще какую-то дрянь… Получилось хорошо, меда было много, покупатели нахваливали, возмущались, что всем не хватило. На следующий год Липатовы взяли в Сергеево в аренду трактор. Купили какие-то семена, построили новые ульи. А в середине лета ударил мороз. Помню, выглянула в окно, а там сугробы! Хотела санки достать, а мать увидела и отходила меня ручкой от санок. Да так, что я встать не могла. Лежала три дня и ссалась под себя, а мать выла – только не надо мной. Все пчелы погибли, и посевы тоже погибли. В тот год мы повезли на рынок одежду, обувь и книги – все, что можно было обменять на еду.

Кочерга опять замолчала. Катя смотрела на ее спокойное, безучастное лицо и видела черные продолговатые синяки на худенькой детской спине, погнутую алюминиевую ручку санок, засыпанные снегом по самую маковку ульи…

– А вот Липатовы знали, что делать, – продолжила Кочерга, снова наливая воды в стакан. – Мать их, Степановна, она уже тогда была лет семидесяти. И вроде до сих пор жива – каково? Она еще до заморозков нашла в лесу этот камень. Подходящий камень, сечешь? – Она коротко взглянула на Катю, понизив голос на слове «подходящий». Катя непонимающе таращилась на нее в ответ. Подходящий камень – это тот, на котором цветы? – И начала она туда ходить. Сначала одна. А потом, когда снег выпал, пошли и остальные Липатовы. И еще кто-то из деревни с ними пошел. Скоро даже последние алкаши начали собираться у этого камня по определенным дням. Кем определенным? А шут его знает. Эта Наталья Степановна притворялась, будто что-то знает, но ни черта она не знала, конечно. Поговаривали, ее бабка или прабабка шаманила в селе где-то на севере, откуда они приперлись. Но то прабабка… А тут они так, наугад старались. Молоком этот камень поливали, кровью мазали, складывали в трещину жратву, когда самим жрать было нечего. Даже трахались на нем, сечешь?

Она снова откинула голову назад и засмеялась неприятным монотонным смехом. Катю пробил озноб.