Охотник на лис - Марк Шульц

Я пребывал в шоке в связи со своим отъездом. Мои родители оба окончили Стэнфорд. Мой дед преподавал в Стэнфордском университете, а бабушка работала там врачом. Я родился в больнице Стэнфорда. Когда я переезжал из Оклахомы в Пало-Альто, мне казалось, что я окончательно возвращаюсь домой. Но поскольку Хорпел уволил меня, я был вынужден пересечь всю страну и оказаться на Восточном побережье. Я чувствовал себя так же, как тогда, когда мне пришлось уехать из Пало-Альто в штат Орегон: словно меня выгоняют из родного дома.

Я хотел провести еще одну, последнюю тренировку в борцовском зале Стэнфордского университета, и она должна была быть с Дэйвом. Думаю, что это была моя лучшая тренировка с ним. Дэйв, судя по всему, понимал, как мне тяжело уезжать. В конце тренировки он попросил помочь ему отработать захваты за шею. Когда мы занимались этим, он остановился и посмотрел мне прямо в глаза.

– Я уже давно не говорил тебе, что люблю тебя, – сказал он. – Так вот, я делаю это.

И затем он поцеловал меня в щеку.

Джон Дюпон был самым богатым человеком из всех, кого я встречал. И самым обездоленным. Есть в жизни некоторые вещи, которые элементарно нельзя купить, но Джон Дюпон все же пытался сделать это. Мне вскоре предстояло узнать, что он был не просто человеком, сложным для понимания, или человеком со странностями – он умел плести интриги и манипулировать другими с такой ловкостью, какой ранее мне не доводилось еще видеть. Его деньги позволяли ему иметь власть над людьми, и нельзя сказать, чтобы такое положение дел было нормальным.

Он считал, что у каждого есть своя цена, и стремился для каждого определить ее.

Мне пришлось столкнуться с этим практически сразу же.

Я платил около восьмисот долларов в месяц за квартиру с одной спальней в пригороде, где проживал средний класс, «синие воротнички», в трех милях от университетского городка Вилланова. В гостиной стоял диван с креслом, в моей спальне – письменный стол. В том же здании были оборудованы монетные стиральная машина и сушилка, и в целом я вполне недурно устроился в чистом жилом районе.

Но по сравнению с коттеджем в швейцарском стиле, в котором размещался Дюпон на территории поместья, мое жилище походило на тесную подсобку.

Вскоре после моего переезда в Вилланова Дюпон позвонил мне на квартиру и попросил приехать к нему в коттедж. Его дом был оборудован по последнему слову техники, в частности, мог превращаться неприступную крепость со стальными жалюзи, которые, ниспадая, закрывали окна. Они запечатывали их так плотно, что в помещениях даже в разгар яркого солнечного дня наступала кромешная тьма. Если перейти из фойе в гостиную, то в глаза прежде всего бросался диван, задрапированный белым мехом, похожим на шкуру белого медведя. По стенам гостиной были развешаны фотографии, одна из которых запечатлела рукопожатие Дюпона с президентом Джеральдом Фордом.

Когда я вошел в гостиную, там было несколько человек, в том числе два парня, то ли сановники из Вашингтона, то ли советники, то ли ловцы спонсоров. Возможно даже, это были «решальщики» Джона, которых звали, когда у Джона возникали проблемы с законом. Мне это было, по большому счету, все равно. Еще там был парень, которого звали Боб. Как позже объяснил мне Джон, он занимался организацией различных мероприятий. Джон любил устраивать церемонии награждения самого себя, которые он проплачивал вкупе с призами из местного магазина наградной продукции, и, надо полагать, работа Боба как раз и заключалась в организации этих событий. Был там и секретарь Джона, Виктор.

Дюпон надрался больше, чем обычно, и по выражению лиц присутствующих я мог понять, что к моменту моего появления Джон уже всласть покуражился над ними. У него была врожденная способность портить окружающим кровь.

Когда я вошел, парень из Вашингтона заметил меня и воскликнул: «Слава богу, вы здесь!» Полагаю, он надеялся, что теперь я смогу избавить его от обязанностей нянчиться с Джоном.

Я подошел к камину у правой стены и, повернувшись, заметил, что почти все в комнате воззрились на меня, словно от меня что-то ожидалось. Я стоял, пытаясь сообразить, что происходит, когда Дюпон обратился ко мне через комнату: «Слава богу, ты здесь, дружище!» Всякий раз, когда он называл меня «дружище», я не мог понять, как воспринимать это, поскольку в его устах это могло звучать как нелепо, так и саркастически, как с дружеской ноткой, так и с гневной.

Дюпон на четвереньках двинулся ко мне по полу и, добравшись до моих ног, обхватил меня за талию, словно собирался бороться со мной. Затем он предпринял попытку подняться, уцепившись за меня. Насколько я помню, я еще не видел Дюпона более пьяным, чем в тот вечер. Остальные присутствующие вполне осознавали степень его опьянения, однако, как казалось, они просто не могли поверить, что этот, так сказать, столп американского общества так низко пал в своем поведении. Я схватил его, оттолкнул от себя и направился к двери, когда двое парней из Вашингтона стали умолять меня остаться.

Я возблагодарил Бога, выбравшись, наконец, наружу. Слава богу, он не в Вилланова и мне не придется часто иметь с ним дело!

«Все обязательства закреплять в письменной форме!» Этот урок я вынес из опыта работы на Дюпона в Вилланова.

Первые несколько недель Джон был верен своему слову и оставался в стороне, вообще не появляясь у нас в кабинетах. Чак Ярнолл, университетский тренер, который познакомил меня с Дюпоном в отеле штата Индиана, был нашим главным тренером. Мы пока еще не могли пользоваться корпусом «Батлер», но этот день приближался.

Или же нас вынуждали в это поверить.

Прошло не так много времени, и Дюпон начал заглядывать ко мне в кабинет. Он всегда был пьян, или под кайфом, или все вместе. Поскольку во время разговора он брызгал слюной, во время общения с ним я старался сохранять достаточную дистанцию между нами, чтобы его слюна не долетала до меня.

Однажды он пришел, плюхнулся у меня в кабинете и объявил:

– Я безумно хочу черники, прямо сейчас!

Серьезно? Я тут пытаюсь все подготовить к началу тренировки, а он отвлекает меня, и все только потому, что он безумно хочет черники!

– Если бы у меня прямо сейчас была корзина черники, я бы всю ее съел. Ам! Ам! Ам!

Что он здесь делает?

– Ты понимаешь, о чем я говорю?

Даже когда я понимал, о чем он говорит, я не понимал, что именно он хотел этим сказать.

Он постоянно спрашивал: «Ты понимаешь, о чем я говорю?» Это, должно быть, был его способ обратить на себя внимание.

Через пару месяцев Дюпон стал заявляться каждый день. И всегда под кайфом. И всякий раз тратил мое время на бесконечные разговоры, отвлекая меня от того, что мы с Чаком должны были сделать для подготовки нашего спортивного центра и обеспечения его работы, как мы этого хотели.