Наполеон. Голос с острова Святой Елены. Воспоминания - Барри Эдвард О'Мира

В его лице его собственный род полностью деградирует. Он не обращает никакого внимания на нравственные потребности, которые отличают человека от животного; его интересуют только физические и вульгарные потребности. Так же, если бы Лас-Каз был лошадью или ослом, то пучка сена было бы достаточно для того, чтобы сказать, что он счастлив: поскольку его живот набит, то поэтому все его потребности удовлетворены».

5 декабря. Имел продолжительную беседу с императором, когда он принимал ванну. Спросил его мнение об императоре Александре: «Этот человек чрезвычайно фальшив, — ответил Наполеон. — Он — единственный из трёх (Александр, Франц и король Пруссии), кто обладает каким-то талантом. Он умеет внушать доверие, большой лицемер, очень амбициозный человек, который стремится к тому, чтобы стать популярным. Его слабость заключается в том, что он уверовал себя, будто он искусен в военном деле. Ничто так ему не нравится, как получить комплименты в связи с его военными успехами, хотя всё, что исходило непосредственно от него в области военных операций, было неразумно и абсурдно.

В Тильзите Александр и король Пруссии, бывало, часто были заняты тем, что изобретали форму для драгун; проводили время в спорах о том, на какую пуговицу следует прикреплять кресты орденов, а также о другой чепухе. Они воображали себя равными с лучшими генералами Европы, потому что знали, сколько рядов пуговиц должно быть на кителе драгуна. Я едва удерживался от смеха, когда слышал, как они обсуждали всю эту чепуху с такой важностью и серьёзностью, словно планировали предстоящее сражение между двумястами тысячами солдат. Однако я поощрял их в их спорах, так как видел, что это их слабое место. Мы каждый день совершали вместе прогулки верхом. Король Пруссии был глупцом и наводил на нас такую скуку, что Александр и я часто галопом устремлялись прочь, чтобы отделаться от него».

Потом Наполеон рассказал мне о некоторых событиях своей жизни, связанных с начальным периодом военной карьеры. После окончания Бриеннского военного училища его в возрасте пятнадцати лет отправили в Парижскую военную школу, «где после вступительных экзаменов, на которых выяснилось, что я дал лучшие ответы по математике, меня определили заниматься на отделении артиллерии. После революции примерно одна треть артиллерийских офицеров эмигрировала, и я стал командиром батальона, принимавшего участие в осаде Тулона. На эту должность меня предложили сами артиллерийские офицеры, как обладающего наибольшими познаниями в артиллерийском деле. Во время осады Тулона я командовал артиллерией, руководил военными операциями против занявших город англичан и, как ранее рассказывал вам, взял в плен О’Хара. После осады Тулона я был назначен начальником артиллерии армии в Италии, и благодаря моим планам в Пьемонте и в Италии были захвачены многие важные крепости. Перед возвращением в Париж я был произведён в генералы и мне предложили командовать армией в Вандее, но я от этого предложения отказался, заявив, что эта должность подходит только жандармскому генералу. 13 вандемьера я командовал армией Конвента в Париже против мятежников, которых разгромил после скоротечного сражения.

Затем меня назначили командующим армией в Италии, где я добился славы. Ничего не было более простого, чем стремительный рост моей военной карьеры. Мое возвышение не было результатом интриги или преступления. Оно обязано специфическим обстоятельствам времени, а также тому, что я успешно сражался против врагов моей страны. Самым необычным и, я думаю, не имеющим аналогов в истории было то, что я, будучи рядовым членом общества, поднялся до удивительных высот власти, которой обладал, не совершив при этом ни единого преступления, чтобы получить её. Если бы я оказался на смертном одре, я мог бы сделать то же самое заявление».

Я спросил, правда ли, что он был обязан Баррасу за назначение в Тулон, а также то, что он когда-либо предлагал свои услуги англичанам. «И то, и другое — ложь, — ответил Наполеон. — Я познакомился с Баррасом только после освобождения Тулона. Назначению в Тулон я обязан главным образом Гаспарэну, депутату от Оранжа. Я никогда в жизни не предлагал услуг Англии и никогда не имел подобных намерений. Также я никогда не рассматривал возможность направиться в Константинополь: все эти пересуды — сплошные выдумки. Некоторое время я провел с Паоли на Корсике. Он очень симпатизировал мне, и я был к нему очень привязан. Паоли поддерживал идеи английской фракции, а я — французской. Вследствие этого большая часть моей семьи была вынуждена покинуть Корсику. Паоли часто похлопывал по моей голове, приговаривая: «Ты один из людей Плутарха». Он пророчествовал, что меня ждёт необычная судьба».

О генерале Дюгомьере Наполеон говорил как о личном друге, причём самым восторженным образом, характеризуя его как смелого и отважного офицера, достаточно самостоятельно мыслящего, чтобы привести в исполнение план, предложенный им (Наполеоном) вопреки тем планам, которые отрабатывались Комитетом общественной безопасности.

Он коснулся военной экспедиции в Копенгаген. «Эта экспедиция, — стал рассказывать Наполеон, — показала, на какие активные действия способны ваши министры: но, не говоря уже о нарушении законов наций, которое вы совершили, эта экспедиция была не чем иным, как элементарным разбоем. Я посчитал, что она нанесла вред вашим интересам, так как превратила мужественную датскую нацию в непримиримого врага Англии и практически на три года закрыла для вас север Европы. Когда я услышал об этом, то это меня обрадовало, поскольку эта экспедиция непоправимо поссорила Англию с северными странами. То, что датчане смогли предоставить мне флотилию из шестнадцати кораблей, не сыграло какую-нибудь заметную роль. У меня было более, чем нужно, кораблей, и я нуждался только в матросах, которых вы не взяли, но которых мне потом удалось получить; в то же время этой экспедицией ваши министры подтвердили свой вероломный характер и доказали, что с такими людьми, как они, не действуют ни договорённости, ни законы.

Во время войны с вами, — продолжал Наполеон, — всю разведывательную информацию из Англии я получал, прибегая к услугам контрабандистов. Они ужасные люди и ради денег готовы проявить мужество и способности, чтобы сделать всё, что угодно. Сначала им предоставили часть Дюнкерка, пределами которой они были ограничены; но так как, в конце концов, они стали выходить за эти пределы, позволять себе необузданное поведение и оскорблять всех подряд, то я приказал подготовить для них небольшой лагерь в Грейвлайне, который им не разрешалось покидать. Одно время в Дюнкерке их было свыше пятисот человек. С их помощью я получал любую информацию, которая мне была нужна. Они привозили газеты и послания от шпионов, которых мы имели в Лондоне. Эти контрабандисты забирали с собой наших шпионов из Франции, высаживались вместе с ними в Англии, несколько дней содержали их в своих домах, затем вывозили их в разные места страны, а потом, когда шпионам надо было возвращаться, привозили их обратно во Францию. Полиция имела на денежном содержании нескольких французских эмигрантов, которые постоянно передавали информацию о деятельности Вандейской партии и других в то время, когда они готовились совершить на меня покушение. Каждый их шаг был известен.

Кроме того, на денежном содержании полиции было много английских шпионов, некоторые из них были истинными мастерами своего дела. Среди них было немало и дам. Так, например, была одна очень высокопоставленная дама, которая снабжала нас весьма значительной информацией и которой иногда выплачивали вплоть до трёх тысяч фунтов стерлингов в месяц. «Они, — продолжал Наполеон, — возвращались в лодках не шире, чем эта ванна. Было просто удивительно наблюдать за тем, как они с вызывающим видом проплывали мимо ваших кораблей, вооружённых семьюдесятью пятью пушками».