Несовершенные любовники - Пьеретт Флетьо

Лео и Камилла вернулись из Кента счастливые и довольные, потому что во время поездки могли говорить по-английски, а учитель выбрал их своими помощниками. Одноклассники, неожиданно обнаружившие, какими отзывчивыми и любезными могут быть близнецы, обращались к ним за помощью, и у Лео с Камиллой наконец появились друзья. По возвращении домой они помогали одноклассникам писать письма новым друзьям и переводить получаемые ответы. Так продолжалось до тех пор, пока длился эпистолярный угар, то есть, пока все не устали от переписки, а потом жизнь класса возвратилась к обычному ритму и близнецы вновь оказались в изоляции, пожалуй, еще большей, поскольку их привилегированный статус, столь быстро испарившийся, оставил у одноклассников горький осадок. Учитель продолжал ставить их в пример, не осознавая последствий своих комплиментов. У них всегда были отличные отметки по-английскому. «Конечно, им легко», — говорили одноклассники. Близнецы писали задания каждому, кто к ним обращался, стараясь изо всех сил, но учитель легко замечал обман и делил оценку обманщика на двоих. «Это они нарочно подстроили», — говорили наказанные. Однако Лео и Камилла никаких подлостей не замышляли, просто они привыкли к другому типу обучения, когда коллективный труд не наказывается, а поощряется, когда все делятся своими знаниями. Их одноклассникам этого было не понять, они обозлились на близнецов, считая их доносчиками и затаив на них обиду. Лео и Камилла, не понимая всех этих сложностей, из героев превратились в парии. В нашей школе не любили тех, кто слишком долго слыл героем.

А тут еще слухи. Парни из «Каннибала» приходили к лицею, к концу занятий, и стояли, зубоскаля и передавая по цепочке самокрутку. Но когда мы с Полем проходили мимо них, они не пытались подшучивать над нами или лезть в драку. Наоборот, они понимающе мне улыбались, по-дружески похлопывали по плечу, особенно старался тот, что лапал Камиллу руками, похожими на паука, кажется, его звали Кевин Буйо. Вначале я думал, что их впечатлял мой рост, — я был одним из самых высоких в лицее, — или они принимают меня за своего, поскольку я выпил с ними пару стаканчиков. «Вот козлы, они думают, что я напился, а у меня тогда был жар!» — сказал я Полю. «Да ты ничего не понял!» — воскликнул он. «Как это?» — «Они уверены, что ты переспал с Камиллой, вот и все!» Так значит, я прославился тем, что затащил в койку девчонку, которой еще и четырнадцати не исполнилось! «А ты откуда это знаешь?» — «Кевин болтает об этом на каждом углу. Он говорит, малышка очень хороша и только ждала, чтобы ей засадили, но он соблюдает очередность». Но что тогда говорят о Лео? «Они считают, что он педик, но они не станут мешать тебе, если ты вздумаешь его вздрючить!» И где же Поль услышал эти небылицы? В раздевалке на стадионе. А почему же я ничего не знаю, меня, вроде, это в первую очередь касается! «Потому что никто не решается сказать тебе об этом прямо в лицо». И почему же никто не решается? «Из-за швабры!» Из-за швабры? «Ну да, Клод Бланкар всем рассказал, что ты не побоялся полезть в драку, видишь, какой ты теперь герой!»

И тут я подумал о другом. А может, швабра, за которой я отправил Клода Бланкара и которой потрясал, словно мечом или штандартом, пригодившаяся в конце концов лишь для уборки осколков и крошек от чипсов, приходилась далеким предком моему мечу, с которым я сражался три раза в неделю в спортклубе? Может быть, но какой вывод напрашивается из этого наблюдения? Что у меня скрытая агрессия? «Но что еще?» — спросили бы вы.

Ваша профессия не любит случайностей, господин мой бывший психоаналитик. Случайность — ваш враг, который положит вас на лопатки, превратив всех нас в созерцателей, сидящих на корточках на склонах жизненных дорог. Вы обожаете причинно-следственные связи, из них замечательно получаются красивые косички. Распутывать веревки, ниточки, узелки — захватывающее занятие, мне тоже нравится отделять одну от другой нити судьбы, но вот мы дошли до последнего узелка — и что же видим? Всем управляет его величество случай, пославший мне видение, которое я заметил в огромном ночном небе, когда стоял на пустынной улице нашего городка, и которое приближалось ко мне, готовое меня унести. Вот что я ответил бы вам, месье.

К концу учебного года у Камиллы наконец появилась подруга. Ее звали Нур. Она прикрывала лицо косынкой, словно чадрой, и из-за этого или чего-то еще была отвергнута своим классом. Камилла яростно бросалась на ее защиту, точнее, с яростью ругала нашу школу, наш городок, наш край. «Нур означает светоч», — с гордым видом заявляла она, словно до сих пор на наших улицах и в наших головах царила полная темень. Спорить с ней было бесполезно, мировоззрение наше было еще ограниченно, мы ничего в этом мире не видели, почти ничего не знали о других народах, населяющих нашу планету, а она бросалась новыми словами, вызывающе сверлила взглядом каждого, кто осмеливался ей возражать. Потупив взгляд, Нур молчала, Поль с безучастным видом набивал мяч, Лео пританцовывал с ноги на ногу, а я не решался даже смотреть на его сестру.

Настал момент, когда, после многолетней спячки, она рассталась со своим равнодушием, покинула кокон близнецов, и сразу же была подхвачена задиристым вихрем, увлекавшим ее в бесконечные споры и ссоры. Я старался привлечь ее внимание, пристально посмотреть ей в глаза и таким образом погасить ее гнев. Обычно мне это удавалось, и тогда ее глаза устремлялись к моим, словесный источник иссякал, она подергивала плечами: «Ты идешь, Нур?», и они, обнявшись за талию, покидали нас. А мы растерянно переглядывались, не зная, что делать дальше.

В то время, когда Камилла дружила с Нур, Лео частенько увязывался за нами с Полем. Он не был назойлив, ничего не просил, довольствуясь положением младшего, и спокойно сидел в сторонке с мечтательным видом. Мы заметили, что он всегда носит с собой серый рюкзачок, даже тогда, когда у него не было уроков. Однажды Поль поинтересовался, что он в нем таскает. Я видел, что Лео не хочется отвечать, но он не умел говорить «нет». Молча потянув за молнию, он открыл рюкзак. Там лежали альбом и коробка карандашей.

— А ну-ка, покажи, — сказал Поль.

Лео бросил на меня умоляющий взгляд, но Поль был главнее Лео.

— Показывай! — приказал я.

В альбоме для рисования оказались рисунки, много рисунков. Портреты Камиллы, мой, моей матери, Нур, особенно было много рисунков с Нур. Если, конечно, это была она, так как на рисунках она выглядела совсем по-другому. Если я не замечал, какой грацией обладает новая подружка Камиллы, то от острого глаза Лео ничего не ускользало: ни широкая дуга ее бровей, ни поразительно ровный овал лица, ни задорная улыбка на губах, столь неожиданная на фоне строгих черт лица. Он, судя но всему, трудился как одержимый, на некоторых листах были нарисованы лишь отдельные фрагменты, повторяемые по несколько раз: уголки ее глаз, висок, линия губ. Все считали Лео ничего не замечающим мечтателем, а он, оказывается, жадно впитывал в себя окружающий мир. Мне даже как-то неловко было смотреть на рисунки, особенно, на Камиллу, а еще меньше на те, где был изображен я сам. Лео стоял с пришибленным видом в ожидании приговора, наверное, ему уже приходилось выслушивать насмешки сверстников, и теперь он боялся похожей реакции с нашей стороны. Поль пролистал альбом до конца. «А меня ты не нарисовал», — наконец произнес он с легкой обидой в голосе. Лео поднял голову, на его сияющем лице я впервые заметил «читаемое» проявление чувств: то, несомненно, была радость. Упрек Поля вызвал в его сердце прилив радости.