Чистый кайф - Андрей Валерьевич Геласимов

к его голосу, но видел не волшебную страну, где «быль живет и небыль», а измочаленную камнем змею, безвольно повисшую на зеленых ветках.

Сибиряк с отцом объявились через два дня – молчаливые, помятые, пристыженные. Даже Шнырик, тихой сапой скользнувший за ними в игуменский корпус, был осенен их общей благообразностью. Ступал осторожно, глядел строго под ноги, ничего не высматривал. И хоть пришли они к самому завтраку, в трапезную ни один из них по дороге не заглянул.

Отец Михаил, которому об их приходе доложили практически сразу, не стал доедать свою вермишель с капустой. Встал из-за стола, позвал рябого послушника и пошел разбираться. Полчаса из корпуса никто не показывался. Потом вышел наместник, следом за ним – послушник и сибиряк. Отец Михаил сказал что-то рябому, тот кивнул и стал быстро записывать в блокнот, а сибиряк тяжело опустился рядом с ними на скамейку.

Пока они стояли рядом, он сидел с прямой спиной, как у доктора на приеме, а когда ушли – очень сгорбился.

– Чего они там? – спросил меня малой, забыв про свою фанерку.

– Отвянь.

Я продолжал работать, но посматривал в сторону сибиряка. Тот вначале сидел неподвижно, потом поднял правую руку и как-то криво прижал ее запястьем к лицу.

– Батя, ну ты совсем?! – выдохнул я, взбежав по лестнице на второй этаж.

Отец потерянно сидел на мешках с цементом.

– Что наместник сказал?!

Он поднял голову. Левый глаз у него сильно заплыл под синяком.

– Сказал, чтоб мы уходили… Сегодня же.

– Ну, молодец, чо! Тебе-то есть куда ехать, а сибиряку?!

– Да я при чем? – он пробовал защититься.

– Ты пока здесь не появился, все было ровно. Захотел бухнуть – один мог. Или вон с этим придурком Шныриком. Зачем сибиряка втравили?

– Да это не я.

– А кто?! Я, что ли?

Здоровый глаз у отца стал тверже.

– И ты.

Я слегка опешил.

– Нормально заворачиваешь. Тебе там не сильно в башку засветили? Перепуталось чо-то в ней слегонца.

Он попытался встать, чтобы выглядеть посолидней, но видно было, что ему тяжело. Попытка оказалась неловкой.

– Уехал бы сразу со мной, – выдавил он, – ничего бы и не случилось. И Шнырик бы к нам не подлез.

Мне стало его жалко. Я помолчал и сел рядом. Внизу хлопнула дверь. Потом еще раз.

– Он замутил?

– Ну а кто еще?.. Сказал, что вкалываем за так, а праздник даже отметить нечем.

– Какой праздник?

– День Ростова.

Я повернулся к нему.

– Он же где-то в конце сентября.

Отец грустно вздохнул.

– Да я ему говорил… А он вот эту газету показал. Ты на ней сидишь.

Я привстал и вытащил из-под себя пыльную газету. Отец ткнул пальцем в статью.

– Бать… Это же про Ростов Великий.

– Да я и это ему говорил…

– Ну, блин, ты даешь.

Он снова вздохнул.

– Слаб человек, Толя. Ничего не сделаешь.

– А на свои забухать? Никак?

– Поиздержался. Я ж не думал, что надолго так задержусь. Все, что с собой привез, уже потратил.

– Понятно… – Я помолчал. – Ну, а змею-то мою зачем убили? Она вам чего сделала?

– Змею? – Он переполошился. – Змею мы не убивали. Вообще, ни сном ни духом! Я просто сибиряку ее показал – и все. Бидончик приоткрыли, заглянули, потом все на место поставили и ушли.

– Зачем показывал?

Отец замялся.

– Да о тебе речь зашла… Сибиряк сказал, что ты парень хороший, порода крепкая, но вот, мол, змею свою не отстоял. Наместника испугался. А я говорю – отстоял. Толян всегда на своем стоит, его не собьешь… Про это ему рассказал, помнишь, как ты с лодки в Дон сиганул и потом до утра на острове…

– Я помню, батя. Что у вас дальше было?

– А что? Ну, пошли смотреть… Доказать же ему надо было… Я тебе говорю, Толик, живая она была! И когда уходили – тоже!

Он задохнулся в испуге оттого, что я ему не верю, и смотрел на меня, не зная, как быть.

Незнание это убеждало сильнее слов.

– А с чего обо мне вдруг заговорили? – спросил я, когда он, не в силах ничего сказать, отвернулся.

– Да мы не только о тебе… О детях в целом. У него ведь тоже сын был.

– Я знаю.

Отец шелохнулся, начал что-то искать по карманам, потом, будто вспомнил, завертел головой и показал на рабочий ватник, висевший на большом гвозде возле окна.

– Посмотри, у меня там в кармане должно быть.

Я встал, подошел к окну и вынул из ватника сигареты.

– Да нет, – он нетерпеливо махнул. – В другом посмотри.

Там оказалась фотография. Снимок помялся, прямо по центру, как белая молния, прошла широкая трещина, края совсем обтрепались.

– Кто это?

– Сын его.

На фотке худой нескладный парень с длинными волосами опирался на старый советский мопед. Смотрел прямо в камеру, без улыбки. За ним угадывалась девичья фигура. Снимок в этом месте расплывался, поэтому разглядеть ее было невозможно.

– Зачем он тебе его отдал?

– Сказал, что больше не может. Стыдно ему. Порвать вообще хотел, но я не дал.

– Стыдно? За что?

Отец помотал головой, взъерошил волосы.

– Сам он его туда отправил. У пацана была возможность в армию не ходить. Но сибиряк настоял. А теперь жить не хочет.

Пока я искал отца Михаила, чтобы поговорить насчет сибиряка, мысли мои крутились вокруг пацана на той фотографии. В храме сказали, что наместник минуту назад заходил, но ушел в трапезную; оттуда отправили в кладовые; из кладовых пошел в мастерскую – и все это время, пока я бегал по монастырю за наместником, в голове у меня сидел пацан со старым мопедом и девчушка, которую нельзя было разглядеть. Почему он послушал отца? Что хотел доказать? И чего сибиряк уперся, раз уж имелась маза остаться дома?

С отцами всегда так – вечная гонка на тему кто круче. Понятно, почему пацаны в нее вписываются. Но отцы-то куда? Неужели себе ничего еще не доказали? И если доказывать – то зачем на самом близком тебе человеке? Потому что он похож на тебя? Потому что хочешь гордиться тем, кого ты на свет произвел? Так иди тогда сам и воюй. Пусть лучше он тобой мертвым гордится. Фотку твою точно постороннему мужику от стыда не отдаст.

Сильный отец – это реально проблема. Слабого просто перешагнул – и вперед.

* * *

– Я думал, ты за отца просить будешь, – сказал наместник, выпрямляясь и потирая спину. – О-о-ох, сегодня что-то прихватывает. Погода, наверно, сменится… Мне уж доложили, что ты по всему монастырю за мной носишься.

Отца Михаила я нашел в коровнике. Он сидел на корточках