Горечь моей надежды - Сьюзен Льюис

– Что ж, может, по-своему она и права. Но если она заглянет на страничку газеты в «Фейсбуке» – а заодно и на нашу, – то поймет, что на сей раз ее стратегия сработала против нее самой. Что, в свою очередь, означает, что она проникнется ко мне еще более пылкой «любовью». Как тебе такой поворот?

– А где ты сейчас? – со смехом спросил Джейсон. – Кстати, ты ела? Потому что я умираю с голоду.

– Нет, не ела и тоже проголодалась. Так что давай встретимся в пабе. Через сколько тебя там ждать?

– Я сейчас как раз подъезжаю к дому. Так что до паба дойду пешком. Это еще что такое? О господи, Алекс, что с твоей машиной? Откуда на ней эти жуткие царапины?

– Даже не напоминай мне, – вздохнула Алекс и поежилась, вспомнив, через какой ужас прошла утром. – Я все расскажу тебе при встрече. Ты не волнуйся. Это произошло в другом месте.

– А я так и не думал. Ты хоть знаешь, чьих это рук дело?

– Вообще-то, когда машину царапали, я сидела внутри. Прошу тебя, давай не будем сейчас об этом. У меня был тяжелый день, и внутренний голос мне подсказывает, что завтра будет ничуть не легче. Так что давай проветримся и забудем обо всем, кроме нас с тобой и картошки с рыбой.

– Отилия, ты понимаешь, что будет дальше, не так ли? – сказал Брайан Уэйд, вытирая лицо влажным носовым платком. На улице было душно. День был пасмурный, небо в тяжелых тучах.

Отилия с опаской посмотрела на него. Она стояла посередине своей комнаты. Руки безвольно опущены, кудрявые волосы спутаны и кое-где прилипли к голове.

– Ну, так что? – подбодрил Уэйд.

Отилия кивнула.

Тем временем по стеклу уже барабанил дождь, а откуда-то издалека сквозь раскаты грома доносился вой сирены. Мир был занят своими делами – стремительный, яростный, оторванный от того, что происходило здесь. Собственно, именно это ему и нужно.

Он вернулся к своему занятию.

– К нам придет одна тетя. Она скажет тебе, чтобы ты не боялась, что она не сделает тебе больно. Но она сделает тебе больно, если ты кое-чтоей расскажешь. Ты меня поняла?

Отилия кивнула так послушно и старательно, что ее узкие плечики дрогнули. Вязаная кофточка на ней была надета наизнанку. Кроссовки на липучке – не на ту ногу. Заметив это, он усадил ее на кровать и стянул с нее обувь. Отилия зарылась лицом в подушку и горько расплакалась.

– Я знаю, тебе больно, – мягко произнес Уэйд. – Но синяки скоро пройдут.

Она была вся в синяках – после падения с лестницы по нежной детской коже расплылись огромные багровые пятна.

– Мы ведь не хотим, чтобы кто-то это увидел? – прошептал он ей на ухо, стаскивая с нее кофту, чтобы вывернуть ее налицо. – Синяки должны быть закрыты. Так они скорее пройдут.

Отилия продолжала рыдать.

– Тсс! – прошептал отец и нежно поцеловал ее головку. Шишки не были видны, их закрывали кудряшки. Какое счастье, что она ничего себе не сломала. Ему было страшно представить, чем могло закончиться это падение.

– Не бойся, я осторожно, – пообещал он. – Нам нужно лишь правильно надеть на тебя кофточку, только и всего.

Прикрыв лицо верным мишкой, Отилия протянула отцу сначала одну руку, затем другую и старалась не смотреть на него, пока он обувал ей на ноги кроссовки.

Когда все было готово, Брайан усадил девочку прямо и потрогал ее щеку. Слава богу, никаких порезов, лишь крошечный кровоподтек под левым глазом.

– Тетя станет задавать тебе вопросы, – наставлял он. – Она будет стараться, чтобы ты что-то сказала ей обо мне и маме. Но ты не поддавайся! Потому что, если ты расскажешь ей про наши с тобой игры, произойдет что-то ужасное! Мы же с тобой этого не хотим, верно?

В глазах Отилии мелькнул страх.

Брайан Уэйд наклонился к самому ее лицу.

– Конечно же, не хотим, – вкрадчиво сказал он. – Нам нужно, чтобы с тобой все было в порядке и чтобы тебя никто не обидел.

Тельце Отилии дернулось. Она попыталась сдержать слезы.

– Возможно, она захочет взглянуть на твою комнату, – продолжал Уэйд. – Пусть посмотрит. Ты можешь показать ей свои игрушки, а если захочешь, и свои рисунки. Но только не рассказывай ей ничего про меня, потому что потом она может украсть у тебя язычок.

Отилия в ужасе прикусила розовые губки.

– А теперь, перед тем как я вернусь к себе в школу, – сказал Уэйд, – я расскажу тебе историю Уильяма. Это такой маленький мальчик, который никого не слушался. Хочешь послушать?

Отилия кивнула, правда, ее в глазах читалась неуверенность.

– Тогда иди ко мне, – сказал Уэйд, протягивая к ней руки. – Пока я буду тебе рассказывать, ты можешь посидеть у меня на коленях. Так вот, злая фея, притворившись доброй, сунула руки и ноги Уильяма в огонь и заклеила ему рот, чтобы он не закричал. Разве хорошо так поступать с маленькими мальчиками? Конечно же, нет. Но ты не бойся, мой ангел, я не дам, чтобы с тобой произошло то же самое.

От страха Отилия буквально окаменела и уставилась в пол.

– Нет-нет, мы не позволим, чтобы это с тобой случилось, – прошептал Уэйд, гладя девочку по головке. – Моя Отилия – хорошая девочка, она во всем слушается папу, и поэтому злая ведьма ей не страшна, ведь так?

Эрика не слышала, как за Брайаном закрылась входная дверь. Она знала, что он ушел, лишь потому, что ощутила на себе неотрывный взгляд круглых глаз Отилии, стоявшей у нее за спиной. Сила немигающих детских глаз неизменно пугала Эрику.

Они были в кухне. Радио наполняло комнату фортепианным концертом номер два Брамса. Это была романтичная, игривая вещь, полная драматических перепадов от пафоса и драмы к робким, застенчивым мелодиям, смелых стансов и безумных арпеджио. Звуки были исполнены радости, ликования, риска и опасности. Перед мысленным взором слушателя разворачивалась яркая история, какую только способно породить воображение.

Эрике не хотелось покидать этот мир звуков. Это был ее мир, в нем по стеклу не стекали дождевые капли, не завывал за дверью ветер, здесь никогда не звонил телефон, а дети не падали с лестницы. Их здесь также не убивали.

Сегодня утром она наконец перестала ощущать себя человеком. Она была ничто и никто. Телесности в ней было не больше, чем в голосах, что звучали в ее голове. Кстати, сейчас они умолкли. Надолго ли?

Она слышала, что он говорил Отилии, и поэтому знала, что в четыре тридцать их дочь будет молчать, как и она сама. Тихая, робкая, глаза опущены, руки сложены. Несчастная, измученная душа, словно в клетку, пойманная в ловушку тела, которое по-прежнему чувствует боль.

Эрика перевела взгляд на нож, который держала в руке. Она несколько раз перевернула его, глядя, как лезвие играет жидкими отблесками света. Она видела его другим – как он, прочерчивая в воздухе дуги, взлетает и опускается, словно исполняя некий безумный танец. Этакая стальная хищная птица, готовая настичь свою жертву.